Автор Хана Кирстейн

Перевод Джерролда Ландау

Геда Хана Кирстейн [Heda Chana Kirstein]

В июле 1941 года, через две недели после вторжения немцев и их въезда в районы Белоруссии, я, Хана Кирстейн, уроженка Калуша, и мой муж Юлиан Кирстейн прибыли в Ружаны. Мы приехали из Волковыска. В начале Второй мировой войны в 1939 году мы бежали из Калуша в Волковыск, а теперь, с приходом немцев, мы переехали в Ружаны.

В первые дни германо-российской войны немцы сильно бомбили Волковыск. В большинстве домов еврейского квартала вспыхнуло пламя, и у нас не стало где жить. Мой муж взял карту в руки и сказал: «Поскольку город Ружаны находится на расстоянии 50 километров от Волковыска и не имеет железнодорожного вокзала, там будет тише. Кроме того, у нас есть знакомые, члены семьи Миллер из Кутно. В трудное время хорошо быть вместе с близкими людьми. Мы упаковали наши пожитки и переехали в Ружаны.

Справа налево стоят: Михла, Давид-Ноах и Этель. Сидят: Мириамка Соколовски

Примерно через десять дней после нашего прибытия в город, появились первые жертвы, в том числе мой муж и учитель Давид-Ной Соколовски, еще один знакомый из Калуша, где муж десять лет работал учителем. Случилось это так: мой муж, Давид-Ной Соколовский, мы с Мр. Миллер были в доме Моттеля Зажгвира, в разговорах о политике. Среди прочего мы говорили о гетто, которое немцы хотели создать в городе в ближайшем будущем. Смеркалось. Вдруг услышали шум на улице. Мы ушли, чтобы быстрее попасть домой. Согласно указу немецких властей, мы должны были быть закрыты в наших домах до наступления темноты, когда евреям не разрешалось находиться на улицы. На улицах мы видели немцев, которые приказали нам бежать в большую синагогу. Я хотела бежать вместе с мужем, но немцы этого не разрешили, и мне приказали вернуться домой, пообещав, что мой муж вскоре вернется. Немцы окружили около 1000 человек рядом с синагогой. В действительности, евреев не собирали со всех улиц. Зажгвир, например, не выходил на улицу, а оставался в своем доме. Немцы выстроили собранных вместе людей в ряды, лицом к стене синагоги {154} и направили на них сзади пулеметы. Мужчины думали, что их конец пришел. Страх смерти пал на них. Немцы подошли к стоящим мужчинам и спросили их профессии. Тем, кто сообщил, что был портным, пекарем или другими мастеровым, приказали остаться на месте. Мой муж, сказавший, что он электрик, Давид-Ной Соколовский, хотя на самом деле был учителем, Яков Каплан, сказавший, что он работник банка, и другие члены интеллигенции, имена которых я не знаю, примерно 15 человек, им было приказано сесть в кузов машины, которая отвезла их в неизвестном направлении. Они были взяты в сумерках. Сердце предсказывало беду.

Немцы сообщили Юденрату, что есть возможность выкупить заключенных за определенную сумму серебра и золота. Я сняла кольцо и передала его. Будучи беженкой, я не имела другого золота. Другие люди отдавали серебро и золото, и немцы получили больше, чем требовали. Но мы не увидели более наших близких.

Я решила пойти искать мужа на полях, в деревнях и лесах, чтобы найти его живым или мертвым. Учителя Этель и Михла Соколовски, сестры Давида-Ноя, хотели присоединиться ко мне, но их мать сказала им, что ее сердце говорит ей, что Давида-Ноя, ее дорогого сына, уже нет среди живых, поэтому зачем ей терять и их ? Я пошла одна, несмотря на смертельную опасность в дороге. Я добралась до Пущи Беловежской и за 20 километров от Слонима. Я искала, но ни чего не нашла. Неевреи сказали, что немцы забрали пятнадцать человек за город, застрелили и похоронили их.

Страх и гнёт усиливались, хотя мы уже чувствовали это и раньше. За несколько дней до убийства моего мужа в наш дом пришел немец и спросил мою маму, смотревшую в окно, есть ли здесь евреи. Моя мать испугалась и не знала, как действовать. Если бы она сказала, что нет, и они вошли бы и нашли его, они, несомненно, его убили бы. Она ответила немцам: «Да ... Да ...» Немец приказал, ему выйти. Мой муж вышел к немцам, и они забрали его на работы. Когда он вернулся с работы здоровым и целым, мы были очень счастливы, потому что он был евреем, и его жизнь висела на волоске каждую секунду.

Я сказала, что моя мама всматривалась в окно. Зачем? Потому что с нашим великим горем и разбитыми сердцами мы ждали чуда с Небес, которое могло бы прекратить этот нацистский кошмар. По вечерам, когда мы сидели как в заключении в наших домах, забившись по углам, наши умы были наполнены только одной мыслью: ночь пройдет, и мы встанем утром с другим лицом мира, и что {155} ужас нацизма исчезнет. Мы приподняли занавески окон и вышли на улицу, чтобы посмотреть, что происходит на улице. Когда мы увидели приближающегося немца, выглядевшего грустным, мы были утешены, [думая] что, вероятно, они потерпели поражение, и наше спасение очень близко.

Однако спасение было далеко от нас, а угнетение и упадок, которые начались в момент входа немцев в город, постоянно возрастали. Меня не было в городе в первые недели нацистского правления, но жители Ружан сказали мне, что сразу же после вступления немцев на евреев были наложены различные предписания. Прежде всего, каждый еврей был обязан закрепить желтую полосу на своей одежде; Еврею было запрещено ходить по тротуару — он должен был идти по середине улицы вместе с животными; Каждый еврей должен был снять шляпу перед немцем; и другие подобные распоряжения.

Сразу же после вступления немцы назначили Юденрат из числа представителей общины. Среди других участников были Шломо Жезренинский [Shlomo Jezrenisky]. Некоторые из членов Юденрата служили гарантами и могли быть сурово наказаны, если бы распоряжения немцев не выполнялись полностью. Юденрат назначил еврейских полицейских, чья работа состояла в том, чтобы выполнять предписания немецкого режима и просьбы Юденрата. Штаб-квартира Юденрата находилась в Большой синагоге.

Одна из задач Юденрата заключалась в том, чтобы ежедневно находить людей для принудительного труда. Работники получали лишь кусок хлеба в оплату. Мужчины трудились в садоводстве, прокладывании дорог и других подобных работах. Женщины убирали полы в домах немцев и стирали белье. Несмотря на тяжелые труд, люди шли добровольно, потому что они получали скудный кусок хлеба за свою работу.

После обнародования своих первых распоряжений немцы собрали евреев на городском рынке - как сказали мне уроженцы Ружан - мужчин, женщин и детей и поместили их в шеренги. Немцы насмехались над ними, поливали их водой и приказывали нескольким евреям танцевать перед ними. Неевреи стояли вокруг и смеялись над этим. Многие из евреев были сильно избиты ни за что. Так начались первые дни физического и духовного угнетения, которое не прекращалось ни на мгновение. Хедеры и школы были закрыты немцами, как только они взяли власть в свои руки. Духовное опустошение, к которому привели физические унижения, началось сразу после их прихода.

Все это происходило в первые недели, прежде чем я приехала в Ружаны. Ежедневные и ежечасные муки нарушали спокойствие евреев. Однако казни еще не начались. Примерно через десять дней после того, как мы прибыли в город, произошло ужасное убийство 15 городских знатных людей и беженцев. Прежде чем рана от исчезновения этих людей исцелилась, новый ужасный удар был нанесен по населению города. Несколько евреев были заключены в тюрьму как явные коммунисты, в том числе {156} Сара Гамерман, которая действительно была секретарем райкома в эпоху России. Для освобождения заключенных снова был введен денежный штраф. И снова необходимая сумма была собрана, но еще раз наши братья и дети не вернулись к нам. Они так и не вернулись. Печаль и скорбь росли. Чувство, что мы были заключены в тюрьму без исхода, бесконечно угнетало нас.

Страх был настолько велик, что мы боялись идти в синагогу на Йом-Киппур, чтобы убийцы не воспользовались возможностью окружить синагогу и убить нас. Лишь небольшое количество людей решились посетить синагогу. Большинство людей вышли на работу.

Учреждение гетто, о котором наши близкие говорили в день их и нашей трагедии, произошло через некоторое время после их смерти. Мы были заперты в узком гетто, в котором было небольшое количество домов. Его восточная граница пролегала от дома семейства Тухман [Tuchman] до Канала [Kanal Stream]. В этих границах было всего четыре дома. К западу от этой границы гетто включало только подворье большой синагоги [Shulhauf]. Большинство других еврейских домов были предоставлены неевреям и немцам. На этом крошечном пространстве узенького гетто располагались тысячи евреев города вместе с беженцами.

Теснота была ужасной. Например, в доме Тухмана, представлявшего собой две небольшие комнаты и темную кухню, разместились четыре семьи: 1) семья Тухман, состоящая из матери и ее дочери Гиши. (Сына миссис Тухман Моше не было с нами, его перевели на работу в какую-то область и его не было в городе, когда нас позже вывозили из Ружан). 2) Моя мать и я. 3) Мошка Голдин (он позже умер в лагере Волковыска). 4) Миллер и его жена.

Несмотря на скученность, мы придерживались гигиены. Мы приносили воду для мытья, а также пили из колодцев.

Но человек не может жить одной водой. Требуются также продукты. Откуда можно получить продукты, если нам было запрещено покидать гетто, чтобы купить их? Что делать? Некоторые люди тайком выходили, чтобы купить еду. Вокруг гетто не было забора. Евреям было запрещено покупать мясо и масло. Когда немец увидел, что еврейское дитя ест кусок хлеба с маслом, он спросил ребенка, где тот живет. Когда мальчик невинно ответил на вопрос, немцы вошли в дом родителей ребенка и жестоко избили родителей. Родители после этого прочли Биркат ХаГомель [Birchat Hagomel] ^[8], поскольку немцы удовлетворились только избиениями. Неевреям разрешалось вывозить продукты питания за пределы гетто. Тем не менее, неевреи обманом проносили пищу в гетто, на продажу. Разумеется, они получали полную стоимость за каждый товар, а когда деньги закончились, они получали плату в виде одежды и разных предметов.

Еврейские колонии вблизи Ружан сохранились, и они значительно облегчали ситуацию. Некоторое время я работала в поселке Константиново. Мы получили картофель и другие овощи от фермеров колоний.

Я также получила дрова для отопления. Как? Неевреи привозили лес главным образом немцам, и они дали часть дров Иде Каплан, дочери убитого Якова. Как Ида смогла это сделать? Для них она была прачкой. Она отдала часть полученных дров мне. Несмотря ни на что, можно было бы как-то справляться. В каком-то смысле можно было работать {157} и оставаться живым, если бы немцы не вывезли нас из города в бараки в Волковыске, а оттуда в душегубки.

У всех была работа. Гиша Тухман была вязальшицей, создававшей очень тонкие изделия. У нее было много работы, но взамен она получала только хлеб и мармелад [вероятно, ягодное варенье]. Этого скудного пропитания было недостаточно для поддержания здоровья, и поэтому темпы ее работы снизились.

У сапожников и портных было много работы. Немцы нуждались в различной одежде, которую нужно было подганять на себе. Часто немец требовал от того или иного ремесленника, чтобы тот отдавал предпочтение его заказу, а не заказу другого немца. У Якова Питковски шорника было много работы, как и других ремесленников. Кожи для работы давали немцы с городской кожевенной фабрики, которые и приносили ее оттуда. Немцы вывозили львиную долю своей продукции в Германию, но оставляли определенную часть ее на месте для своих нужд в городе.

Жизнь евреев стала бессмысленной. Не было никаких границ мучениям и деградации. Однажды немец вошел в дом Шломки и Этель ^[9] Питковски. Когда он увидел их красивую старшую дочь, он захотел ее и попытался взять. Он пригрозил, что если она не пойдет с ним, он убьет всю семью. Девушка подняла громкий крик. В гетто слышали этот крик. Страх и трепет овладел всеми, но они не могли помочь. Нам не хватало сил. Чудо произошло из-за того, что немец испугался крика и оставил ее в покое.

Еврейский беженец, живущий в городе, работал переводчиком для немцев. Этот беженец дистанцировался от евреев и даже воспитывал своего сына как нееврея. Однажды немцы повесили этого беженца посредине рынка на виду у всех. Видимо, этот переводчик знал слишком много. Таким образом, этот человек, который дистанцировался от своей нации, ничего не получил взамен.

Немцы начали налагать различные карательные штрафы (контрибуции) на евреев города. Они требовали, чтобы евреи дали им кровати, постельные принадлежности, шкафы, одежду, кухонную утварь и посуду. Когда наступила зима, Юденрат получил команду на предоставление хороших, чистых одеял. Участковых полицейских послали, чтобы доставить требуемое, но еврей чтобы избавиться от него, отправил полицейского к своему еврейскому соседу, который был, по-видимому, богаче его. Таким образом, между еврейским полицейским с одной стороны и соседями с другой возникали споры. Вот так, немцы разжигали неприязнь между братьями, и в этих внутренних склоках мы еще больше деградировали. Наконец, мы были вынуждены отказаться от самого необходимого, поскольку если бы Юденрат не выполнил требования немцев, то члены Юденрата, еврейской полиции и сами евреи были бы привлечены к ответственности.

{158}

Помимо официальных штрафных санкций, немцы не сдерживались в требовании дополнительных денег от евреев, кто мог им запретить это делать? Часто немец уводил еврея из своего дома, приводил к себе в дом и приказывал выполнять различные работы без какой-либо оплаты. Напротив, он избивал еврея, обвиняя его в том, что именно еврей виновен в войне. И он, «проклятый еврей», был главной причиной того, что немцы так далеко от дома.

Однажды я встретила немца на улице, он позвал меня работать на него. Я пошла, какой был выбор? Немец дал мне очистить убитую птицу. Я выполнила свою работу и утешилась что смогу получить за нее небольшой кусочек мяса. Когда я отдала немцу очищенную тушку, он потребовал, чтобы я очистила ее лучше. Я снова работала. Затем он сказал мне, чтобы я выпотрошила ее, потому что он хотел отправить ее своей семье в Германию. Я сделала, как он спросил. Но он набросился на меня с проклятиями: «Ты, глупая, проклятая, грязная еврейка, слишком сильно ее выпотрошила. Как ее теперь довезут?» Я была счастлив, что осталась здорова и цела, хотя и без оплаты.

Однажды нас всех согнали из наших жилищ на луг (Voyan) возле бани. [Предыдущее предложение отсутствует в тексте на иврите.] Неевреи также были изгнали из своих домов. Всеобщее тяжелое положение было своего рода утешением. Если вы вместе, как евреи и неевреи, дела не так уж плохи. И когда обе группы стояли вместе, немцы прошли через дома евреев и неевреев и забрали все, что могли. Они ничего не нашли в домах евреев. Поэтому они обобрали дома неевреев, в которых было не мало украденного имущества евреев. Но опять были наказаны евреи. Неевреи обвинили их в том, что они стали причиной грабежа. Например, дом нееврея Ботковича [Botkovich] был полон добра, так как его дочь была пудругой немецкого градоначальника (Amst Kommissar). Когда этот нееврей вернулся с луга и обнаружил, что его добро было разграблено, он обвинил Иду Каплан, дочь убитого Якова, что та ограбила его дом. Каким образом? В тот день она стирала в доме немца, который и не дал забрать ее на луг. И она, соседка Ботковича, направила немцев к нему домой. Поэтому он пригрозил убить ее и всю ее семью, мать вместе с детьми. Ида и ее брат плакали, падали на колени, умоляли и поклялись, что Ида не виновна в каких-либо проступках. Сами немцы знали, как попасть в каждый дом. Зрелище было ужасным. Жизнь евреев потеряла свою ценность когда пришли немцы, и каждый нееврей мог их убить. Если бы не тот факт, что Боткович получил все свое добро с помощью своей дочери, подруги немецкого градоначальника, кто знает, какова была бы судьба семьи Каплан.

Как уже упоминалось, эта Ида Каплан зарабатывала свой хлеб, стирая белье немцам. Иногда она также подключала меня к этой работе. Однажды, после работы, мы пошли, чтобы отдать стиранное в дом немца. Она быстро вышла в испуге, так как тот приказал нам бежать, потому что в доме был офицер и он сердито спросил: «Почему так много евреев бродят здесь? В Минске мы уже ликвидировали всех.» Разумеется, мы бежали, не получив кусочек коричневого хлеба с мармеладом в оплату. Мы были счастливы, что убежали от смерти.

{159}

Был апрель 1942 года. Страшное нацистское правление уже продолжалось три четверти года. Пришло весеннее время, но дух смерти парил над нами. Гиша Тухман, Этель, Михла Соколовски и я вместе с другими молодыми мужчинами и женщинами решили уйти и присоединиться к партизанам в лесах. Удачным было то, что в то время двое молодых людей из Слонима добрались до нас в большом испуге. Они сказали нам, что бежали из своего города, в котором немцы убили большинство евреев, и отправляются в леса, чтобы присоединиться к партизанам. Но стало ясно, что мы попали из огня да в полымя. Лес был полон голодных и раздетых русских солдат, которые были не менее опасны, чем сами немцы. Каждый, кто входил в лес, подвергался нападению и ограблению, отбирали все, снимали с них одежду и забирали жизнь. Для женщин была двойная опасность, поскольку они не гнушались изнасилования. (Эти русские солдаты не могли покинуть леса и сдаться немцам, потому что немцы убивали их сотнями и тысячами.) Двое юношей не вернулись в лес, и остались в Ружанах. И мы тоже остались. Мать сестер Соколовски, которая была недовольна тем, что они выходили в лес из-за опасности, была очень счастлива, что те изменили свое решение.

Не раз нас посещали немцы, чтобы исправить свои часы у часовщика Мошки Голдина. Однажды в пятницу, когда мать Тухмана и моя мать зажигали субботние свечи в углу комнаты, чтобы их не видели с улицы, вошел немец с опущенной головой. Мы были поражены его внешностью. Он открыл рот и сказал: «Гитлер, Гитлер! Как далеко ты зашел в своих преступлениях? Огромная вина лежит на тебе и твоей совести! Кровь евреев Слонима, вывезенных и убитых сегодня утром в одном нижнем белье, взывает к небесам. Бегите, евреи, прячтесь в укрытиях и спасите ваши души». Мы сказали себе, что плохое настроение этого вестника новостей было вызвано поражениями немцев, и поэтому он рассказывает нам эти истории о зверствах, так что мы не радовались.

Но, девушка из Ружан, которая бежала из Слонима, и еще несколько человек, выползших из ям, куда их бросили после расстерла, случайно не получивших ранений и бывших в состоянии убежать после ухода немецких убийц, подтвердили зверства.

Мы подготовили тайник. Мы построили двойную стену в нашем сарае для хранения дров на нашем дворе. Это было бы нашим укрытием, во время «акции». Однако у нас не было возможности его использовать, поскольку вскоре после этого было оглашено о том, что все евреи будут вывезены из города в рабочие лагеря, не было причин оставаться в тайнике, где нас могли найти и убить.

Относительное затишье пронизывало лето 1942 года, прежде чем мы были вывезены из города. Мы не понимали, что это было затишье перед бурей. Тогда немцы разрешили нам покупать продукты питания и делать заготовки к приближающейся зиме, нашей второй зиме под нацистским игом. Я заготовила картофель в подвале, а также масло в горшке для моей матери. Однако у меня не было мяса. Я не понимала, что мы готовим это для убийц.

Наступил страшный день 2 ноября 1942 года. В течение всей предыдущей ночи мотоциклы немцев шныряли вокруг в темноте тихой ночи, как обычно. Мы, кто всю ночь были закрыты в домах, не могли спать, потому что наши сердца предчуствовали беду. Множество немцев заполнили город. Польские полицейские помогали им. На рассвете Юденрат объявил, что все евреи должны немедленно собраться на лугу (Voyan - וויאן) за баней. Каждый должен взять только охапку одежды. Каждый человек перед уходом должен также взять свое серебро, золото и драгоценности, потому что они не вернутся в свои дома, а отправятся в трудовой лагерь. Узлы должны быть погружены в телеги, которые по команде немцев предоставили крестьяне. Дети будут также перевезены в телегах. Взрослые пойдут пешком. Многие не верили, что местом назначения является рабочий лагерь но ничего не предпринимали. Все думали о побеге. Указ гласил, что если один человек из семьи пропал без вести, оставшиеся будут расстреляны. Люди стекались на луг. С недоуменными глазами они расставались со своими домами и родным городом, в котором они, их родители и многие предыдущие поколения впервые увидели свет мира. Женщины кричали. Дети плакали. Немногие шли молча. По пути я хотела покончить жизнь самоубийством. Немец, который увидел это, крикнул мне: «Ты сумасшедшая, ты идешь в лагерь».

Наши взгляды были устремлены на стоявшие молчаливо молельные дома. Соня Иван [Sonia Ivan], швея, вышедшая замуж за беженца Фукса из Калуша во время русского правления, подошла к большой синагоге и оставила своего восьминедельного ребенка, сказав: «Может, кто-нибудь придет и возьмет его, и он будет жить». Я сказала ей сейчас же взять ребенка, но она отказалась.

Утром луг был переполон. Дети были брошены на телеги. На них также бросали младенцев. Все в одну кучу. Для многих детей имелась опасность задохнуться. Когда одна из матерей подошла, чтобы взять своего ребенка из кучи и поместить его в более удобное место, ее застрелили на месте.

Приказ был дан, и караван двинулся по грунтовой дороге длиной около 50 километров, которая вела из Ружан в Волковыск. Сразу же с первых шагов застрелили женщину, хромую и не способную двигаться с необходимой скоростью. Вооруженные немцы ехали на лошадях, и люди были вынуждены почти бежать. Тех, кто спотыкался во время быстрого движения, расстреливали на месте.

Это был невыносимо жаркий день. Пыль, которая поднималась за ногами тысяч людей, идущих по грязи, забивала сухие глотки. Мы лизали алюминиевые горшки, чтобы охладить наши горящие губы. Неудивительно, что многие дети, особенно в возрасте 7-8 лет, выпрыгивали из телег и пытались увлажнить свои сухие губы при виде реки или даже какой-то грязной лужи. Немцы косили их из пулеметов. Неевреи говорили, что маршрут был усыпан трупами. Многие матери, передвигавшиеся отдельно от своих детей, вообще не знали, что их детей убили. Немцы вели себя как дикие звери. Они злились и беспощадно расстреливали при самых малых нарушениях. Все было для того, чтобы внушить нам страх!

По пути полицейский из Польши крикнул нам: «Бегите! Они заставляют нас убивать!» Мы ему не поверили. Мы продолжили путь в колонне. Возможно, было бы лучше и безопаснее. Но мы боялись сделать шаг в сторону. Сегодня мне трудно поверить в это. Тот, кто не испытал этого, не может этого понять.

Страх был очень велик. Человек не был человеком. При виде каждого дома все думали: «Если бы я смог остаться в этом доме». Рядом с каждой ямой все думали: «Если бы я смог там спрятаться». Молодежь утешала себя: «Мы молоды, они возьмут нас на работу».

{161}

Мы подошли к Подороску [Podroisk] к вечеру. Там остановились, чтобы провести ночь на улице. Мы встретились с нашими братьями в скорби — уроженцами Лыскова. Костры горели вокруг нас всю ночь, чтобы мы не убежали в темноте. Здесь была предоставлена единственная возможность для матерей поухаживать за своими детьми. Кусочек хлеба раздавался каждому человеку.

На следующий день мы продолжили наше страшное путешествие, пока не добрались до Волковыска. Мы были помещены в земляные бункеры. По дороге в бункеры мать Тухмана нашла утешение в чтении писем от своего сына в Земле Обетованной.

Когда нас привезли в лагерь с земляными бункерами, каждая семья начала собираться вместе. Матери искали своих Мошеле, Шломоле, Ривкеле и Мириамке. Только тогда они узнали, сколько из них было потеряно на этом пути. Истошный плач сотрясал воздух над землей.

Здесь был уроженец Ружан с ребенком на руках. Его жена была убита в районе сбора на лугу, когда попыталась устроить место этому ребенку. Он подошел к немцу и попросил его расстрелять ребенка, сказав: «Его мать убита, и у меня нет молока для него. Стреляйте в него». Так называемый «милостивый» немец выполнил просьбу бедного отца и расстрелял ребенка. Я стояла и горько плакала. Это произошло у меня на глазах. Отец остался жив, потому что у него было еще трое маленьких детей, и как он мог оставить их в одних?

Прошел жаркий день. Наступил вечер. Холод усиливался. Крупная роса покрыла землю, на которой мы отдыхали всю ночь.

На следующий день члены семьи Каплан и еще одна семья были привезены на машине из Ружан. Они прятались за двойной стеной, которую устроили в своем собственном доме, и не покинули Ружан вместе с нами. Немцы нашли их и привезли к нам, после того, как избили. Они заставили молодых и старых стоять вместе целый день без еды. Их внешний вид был ужасен, и они сильно пострадали.

Голод начал оставлять свой след. У Гиши были золотые часы. Мать не хотела, чтобы она продала их, но она продала их за кусок хлеба. Она дала и нам кусочек маленького ломтика.

Я оставалась с людьми из Ружан всего две ночи. Затем я перебралась в бункеры жителей Волковыска, где нашла свою сестру, вышедшую замуж за Саломона часовщика из Волковыска.

Немцы ввели нас в заблуждение ложными обещаниями, что оставят нас в живых. Пришел врач, чтобы проверить, есть ли люди здоровые и пригодные для работы. Некоторые из нас думали, что нас переведут на оружейные фабрики в Германии. Наша единственная мысль была: жить, жить! С нашими оставшимися силами мы цеплялись за жизнь.

Голод и мучения были огромны. Глаза вылезли из глазниц. Ноги раздулись. Дети не реагировали на своих матерей и отцов. Отцы не обращали внимания на своих детей. Некоторые матери проявляли признаки заботы о своих детях. Трудно описать муки голода.

Немцы привезли в бункерный лагерь телегу, полную картофеля. Многие штурмовали телегу, чтобы схватить сырой картофель. Немцы стреляли в них, и все пространство вокруг телеги было покрыто трупами. В тот день немцы привезли вторую телегу. Штурм и стрельба повторились. Та же сцена произошла на следующий день. Немцы преднамеренно привозили эти телеги и убили многих людей.

Большинство людей достигли предела своей сил. Один старик лежал над нами — мы спали на трех уровнях — у которого больше не было сил. Он мочился на нас все время, пока не истек. Он лежал там мертвым, и на нас шел смрадный запах. Невозможно снять фильм, способный описать злодеяния, которые мы пережили. Баня [? bathroom] была предназначена для мужчин и женщин. С моральной точки зрения нас растирали в пыль. Мы перестали быть людьми. Таким образом, убийцы унижали нас больше, чем сами убийства.

Однажды немцы вытащили из своих бункеров уроженцев Ружан. Они шли как тени в темноте. Страшные крики донеслись до нас. Были ли они отправлены в Германию на работу?

Мы почти умирали от голода. Мужчины вышли на работу и принесли с собой свеклу или хлеб. Вернувшийся очищал свеклу, а вокруг него собиралась толпа, чтобы собрать кусочки кожуры. Их было трудно подхватить. Множество рук соревновались за кусок свеклы. Они не заставляли работать женщин, только мужчин. Нестерпимый голод не давал мне покоя. Мне пришлось покинуть лагерь, чтобы спасти себя от голода. Мне нужно было хоть что-то принести моей голодной маме. Я сняла штаны с мертвого человека, оделась как мужчина, и вышла с толпой из тысяч людей, собиравшихся на работы. По пути мои волосы вырвались из моей шляпы. Мужчины узнали, что я женщина, и посоветовали мне бежать. В противном случае меня немедленно застрелили бы сопровождавшие нас на работу немцы. По пути мы прошли мимо переулка. Меня вытолкнули из рядов колонны и я скрылась в переулке, не замеченная немцами. Я вошла в дом одной нееврейской женщины, которая меня приняла. С этого момента я жила как христианка.

Хана Кирштейн