Доктор Ноах Каплински

Перевод Джерролда Ландау

Я покинул Слоним в конце июля 1942 года по дороге в направлении Волковыска, Белостока. Мы слышали, что немцы еще не причинили вред евреям в этих районах. Мы объясняли себе, что эти области были присоединены к Дойче Рейх (Германия), поэтому они избежали общего уничтожения евреев. Ситуация в Слониме, Барановичах и т. д., которые были включены в оккупационную зону Белая Русь («Gebeits Komisariat Veiss Rotenien»), была иной. Между секторами была граница с таможенными постами («Цол-амет» [Tzol-amt]).

В июле-августе 1942 года началась эра контрабанды через границу. Осуществлялась она христианскими проводниками, в основном молодыми мужчинами и женщинами. Шли из Слонима, и по цене 30-40 долларов [так и в тексте на иврите, непонятно, откуда здесь доллары?] за голову проводили небольшие группы из трех или четырех евреев из Слонима в Ружаны, первый город за границей. Спасающиеся евреи двигались в вглубь территории Рейха, отправляясь из Ружан в направлении Волковыска и Белостока. В первую очередь опекунами в этой операции были члены Ружанского Юденрата.

{163}

Я отправился в группе из четырех человек под началом молодого нееврея, шедшего на некотором расстоянии от нас. Был вечер, когда мы покинули Слоним. Мы сняли наши желтые метки. Шли окружными путями через поля и сады. Дорогу, ведущую в Ружаны, пересекли после того, как убедились, что никто не идет по ней, и что нам безопасно выйти на нее на несколько секунд. Мы снова шли по пути, который не назовешь настоящей дорогой, через леса, поля и тайные тропы. Пересекли границу темной ночью, даже не прочувствовав этого, и теперь находились в секторе Третьего Рейха.

К утру мы добрались до фермы крестьянина, который была в группе контрабандистов. Мы сидели в сарае до следующего вечера. В темноте второй ночью мы продолжили свой путь вслед за вновь появившейся женщиной-нееврейкой, которая и отвела нас в Ружаны.

Я прибыл в город рано утром. Лил дождь, настоящее наводнение. Мы промокли до костей. Потоки воды стекали с нашей одежды. Мы благословляли дождь с радостным сердцем; благодаря этому мы не встретили ни одного живого существа по пути: ни по дороге в город, ни в городе. Это было то, что нам нужно! Нееврейка привела нас в дом еврея, а затем сразу же исчезла.

Мы постучали в дверь дома, жильцы которого знали о нашем прибытии с самого начала. Мы отдыхали в этом доме до утра. На рассвете мы разошлись, каждый из нас отправился в другой дом.

Я оставался в Ружанах два дня. За это время мы отправили нашу просьбу человеку из Юденрата, который позаботился о том, чтобы нас привести в порядок, найти еду и, самое главное, предоставить документы и транспорт, чтобы мы могли двигаться в направлении Волковыск-Белосток. Действительно, в течение 24 часов у нас были личные документы, подписанные немецким комендантом города. Эти документы давали возможность каждому из нас проживать в Белостоке и двигаться по дорогам в этом направлении. Вооружившись этими документами, мы сели в две телеги, запряженные лошадьми местных фермеров, и покинули Ружаны при свете дня, открыто и на глазах у всех. Мы прибыли в Белосток без приключений.

Таким образом, я находился в Ружанах в течение 48 часов во время моих скитаний в 1942 году. (Мы вышли из огня в полымя, хотя и не знали этого с самого начала.) Конечно, я не много видел, поскольку нам не разрешалось свободно передвигаться, чтобы не вызывать подозрений к множеству тамошних беженцев. Но и из этих двух дней в моей памяти кое-что осталось. Во-первых, в моей памяти сохранилось глубокое ощущение взаимопомощи, оказываемой многим беженцам при полном сотрудничестве с членами Юденрата. Следует также отметить, что помощь оказывалась с большим риском, самопожертвованием и была очень эффективной. Оказание помощи своим преследуемым братьям без какой-либо оплаты и ограничений, было делом, совершенным с высокой духовностью. Пусть за это им воздастся в положительную сторону. Пренебрежительное отношение ко всем юденратам несправедливо. Этот Юденрат действовал честно и самоотвержено, без каких-либо скидок. Я не заплатил за мой документ ни единого цента, потому что у меня их попросту не было. Не только документ, но, кроме этого всё я получал бесплатно, без денег, как будто мне были обязаны. Насколько я знаю, уроженцы Ружан действовали таким образом для всех гонимых собратьев, а иногда и {164} с большим личным риском. Дело было хорошо организовано, со всемерным участием всей общины, открывшей свои сердца и дома измученному брату. Я провел две ночи в двух домах. Это делалось для того, чтобы спрятать меня и чтобы я не попадался на чужие глаза. Я всегда чувствовал, что меня принимают с распростертыми объятиями и с теплым еврейским сердцем.

Евреи в Ружанах были вынуждены жить в специальных домах, чтобы не делить кров с христианами; но свобода их передвижения не была ограничена.

Юденрат в Ружанах организовывал отправку мужчин на работу в соответствии с ежедневными квотами, как того требовало управление работ немецких властей. Евреи трудились на изнурительных работах как в городе, так и в лесах.

Члены Юденрата выполняли все требования немцев, включая налоги и штрафы (контрибуции), которые на них налагались. Они предоставляли немцам мебель, одежду, постельное белье, кожу и всевозможные другие вещи, которые власти требовали с их разнообразными и странными желаниями.

Однако к этому времени рука смерти не дошла до евреев Ружан и других городов, включенных в Германский Рейх [Deutsches Reich]. Но пугающая весть Иова, которую беженцы Слонима и этого региона привезли с собой о полном уничтожении всех евреев Белой Руси (Вейс Рутениен), внушала ужас и опасения евреям Ружаны, которые ютились в своих домах в постоянном страхе с мыслями «что принесет день?» Страшный кошмар убийства евреев через границу лишал спокойствия евреев Ружаны. Единственная мысль, которая давала лучик надежды в сердцах и не позволяла им полностью разувериться, заключалась в том, что такой массовой беззаконной резни не будет в районах, включенных в Германский Рейх, поскольку мир не будет молчать о таких ужасах.

Однако враг так не думал. У врага были множество разных способов уничтожить евреев. Теперь настал черед жителей тех секторов, которые были присоединены к германскому рейху. Новый способ исполнения дьявольского плана убийства всех евреев до единного возник вновь.

До 2 ноября 1942 года не было признаков предстоящих перемен в отношении к евреям рейха. Однако ранним утром того же дня из их домов были вывезены около 20000 евреев: мужчин, женщин и детей из городов Волковыск, Ружаны, Мосты, Порозово [Prozowa], Пески [Piesk], Свислочь, Изабелин и остальных близлежащих городов. Они были сконцентрированы в бункеры-землянки в одном из пригородов Волковыска. Как это произошло?

Ранним утром этого дня немецкие власти приказали евреям собраться в одном месте в каждом городе, чтобы их вывезти в Волковыск, а оттуда в рабочие лагеря в другое место. Исполнение этого распоряжения было передано властям каждого города. Если судьба евреев во всех городах региона и была злой и горькой, как по мере их концентрации в своих городах, так и при страшном путешествии-пересылке в Волковыск, судьба евреев Ружаны была в семь крат более зловещей и горькой. С первого дня ужасный страх пал на них. {165} Представители немецких властей лживо их осудили, когда собирали в городе, и издевались над ними во время длиного пути. Тех, кто отставал, жестоко избивали, а также расстреливали. Им не давали ни пищи, ни воды. Особенно пострадали дети. Они плакали от голода и жажды, и родителям не давали возможности их покормить или дать им что-нибудь попить.

Евреи Ружан до дна испили яд из чаши. Те, кому удалось пройти этот страшный путь, были помещены в бункерах под названием «Ружанские бункеры». Эти бункеры были самыми маленькими, самыми переполненными и худшими из бункеров. Хотя это было время сильных ливней, а ночи были холодные, морозные в начале зимы, сотни евреев были вынуждены оставаться снаружи под открытым небом, потому что бункеры не могли вместить всех. К нашему несчастью, штаб-квартиры лагерного начальства были рядом с бункерами жителей Ружан, и мы были всегда у них на глазах — конечно, это было не к лучшему.

В земляные бункеры были брошены 20000 человек, в каждом бункере — до 500 человек. Здесь на трехярусных досчатых настилах каждый человек лежа на одном боку находил место для отдыха и сна. Конечно же, если на одном боку лежали и все остальные. Сон не приходил, отдыха не было.

Евреи жили в духоте и грязи, голоде и жажде, страх смерти был перед их глазами: мужчины и женщины, пожилые и дети, беременные и кормящие женщины, здоровые и больные люди, сильные и слабые, молодежь и дети - все они смешались в водовороте тел, под командованием коменданта лагеря и его солдат. Миг за мигом они ждали горького конца. В этих условиях сотни уже встретили свою смерть в первые же дни. Уровень смертности в бункерах Ружан был особенно значительным. Были дни, когда смертность достигла 20 человек за один день. В этих бункерах также находилось самое большое количество больных людей.

Первая партия продовольствия — хлеб и картофель — была доставлена только через три дня в повозках. Толпы, сумасшедшие от голода, напали на повозки, чтобы получить несколько картофелин без очереди. Охранники лагеря открыли по ним огонь. Несмотря на то, что в результате люди гибли или были ранены, эти штурмы повторялись и в последующие дни. Ежедневный рацион составлял ¼ килограмма хлеба и тарелку с супом. Не каждый получал даже этот скудный рацион.

Также очень сложно было с вопросом обогрева, необходимого для любого тела. Многих избивали, а некоторых даже расстреляли при любой попытке снять доски с ограды.

Жители бункеров терпели непревзойденные страдания в каждый момент и каждый час. Кто из нас может представить 24 часа в бункерах? День в лагере начинался, когда на улице еще было темно. В ранний час рабочие выстраивались во дворе. Женщины искали возможность, чтобы согреть немного воды для детей. Толчея вокруг уборных. Туалет внутри каждого бункера был предназначен для пользования только детьми и пожилыми людьми, и любой, кто мог выйти на улицу, не должен был ими пользоваться. {166} Ситуация снаружи была не лучше. Это была большая конюшня с местами для 20 человек. Было сделано два ряда: один для мужчин и один для женщин. После каждой группы мужчин входила группа женщин, и так повторялось. Парень сказал женщинам: «Женщины, идите вместе с мужчинами. Не стесняйтесь. В любом случае, они бросят нас в одну могилу ... »

Каждый наводил своеобразный порядок в бункере после ночи. Затем они рассыпались, кто - за водой, а кто стоял в очереди за гнилым хлебом. В одном углу бункера десятки евреев собирались для общей молитвы. Раввины предписали общий пост, произнесли Селихот [Selichot] (покаянные молитвы), горячо кланялись, и декламировали строфы стихов Авину Малкеину [Avinu Malkeinu — "Отец наш, царь наш..."]. «Скоро будет нам спасение», — громко говорил главный молящийся [prayer leader], и все вторили за ним. Когда он дошел до слов «сделай ради грудных детей» [“act on behalf of the suckling babes] и «ради малых детей» [on behalf of the schoolchildren] — голоса пронзили небеса. Евреи стояли там, погруженные в грязь, в полумраке, одев талис [tallis] и тефиллин [tefillin] — если смогли взять их в последнюю минуту, а некоторые без, замкнувшись в себе и стучались из глубин отчаяния во Врата Милосердия [Gates of Mercy] из последних сил.

Цырка [Tzirka] появлялся в бункере несколько раз в день. Он был тихим, неторопливым, хитрым и циничным немецким убийцей. Он проявлял интерес к больным и их нуждам и обещал им, что ситуация будет намного лучше в новом лагере, куда они будут отправлены ...

Рабочие возвращались с работы вечером. Один нес полено, другому - удалось достать немного лука или принести свеклу, а третьему — кусок хлеба, получиный от фермера. Все сразу шли в бункеры. Освещали свой угол по мере своих возможностей. Один жгли по несколько сосновых поленьев, а другие были более опытными и пользовались в качестве топлива раствором керосина и немного соломы. Все смотрели на огонь, и требовалось много времени, пока все не устраивались ко сну, лежа на боку (не было места, чтобы лежать иначе). Еврей в углу читал Техиллим при свете горящей лучины, тогда как другой читал вслух Шема [Shema]. Еврейка постоянно говорила сама с собой. Молодая, измученная женщина трясла своего маленького больного ребенка, непрерывно напевая уже три дня подряд, дрожащим, душераздирающим голосом: «Я хочу домой». Другие еще не закончили охоту за вшами. Астматик тяжело и грубо дышал, стонал, не в силах найти место для своего больного тела.

Когда я просыпаюсь среди ночи, у меня создается впечатление, что картина совсем не меняется. В бункере нет сна, а скорее паралич. Здесь и там все еще можно было услышать чтение Шема. Еврей продолжал проглатывать стихи Псалмов. Все еще были слышны стоны больного еврея. И исхудавшая, молодая и героическая мать продолжает качать своего ребенка и петь ту же песню: «Я хочу вернуться домой ...»

Первые болезни желудка и кишечника распространились очень быстро. Позднее появились вши, и в результате вспыхнула эпидемия тифа. Ружанцы не дошли до этой стадии, потому что к этому времени их удалили из своих бункеров для уничтожения.

Ружанцы имели право быть первыми во всем, до конца. Они первыми претерпели великие муки на пути в Волковыск, были первыми среди тех, кто страдал от пыток администрации лагеря против евреев, и первыми до горького конца. Их вывезли из лагеря {167} Волковыска посреди ночи. На следующий день остальные обитатели лагеря обнаружили, что Ружанцев уже не было среди них. Три дня спустя начальник лагеря затребовал несколько десятков рабочих, для очистки пустых бункеров. Страшные сцены разворачивалась перед их глазами — беспорядок из посуды, тряпок, рваные и изношенные постельные принадлежности, разная разбросанная кухонная утварь, остатки пищи, священные предметы, здесь была книга, картина, вот кошелек, там письмо. Среди всех этих куч было тело старика, старухи и больного, которые не смогли принять участие в последней процессии. Они умерли медленной смертью, и только после того, как немцы уверились, что последний из них уже не был жив, они скомандовали нескольким десяткам молодых людей, открыть бункеры и очистить их. Сегодня нет никого, кто мог бы стать свидетелем вывоза, транспортировки и уничтожения этих людей. Ужасная картина, разворачивавшаяся перед глазами рабочих, чистивших бункеры, может дать только некоторое представление о страданиях тех, кто был приговорен к смертной казни, кто должен был кроме всего прочего преодолеть огромные расстояния и испытать дополнительные новые муки до последнего момента.

Та же участь ожидала всех жителей лагеря, были ли они вывезены из бункеров раньше или через недели или месяцы. Однако бункеры ружанцев уже стали самым ужасным выражением зверства худшего рода и остались в памяти каждого из нас, кто видел ружанцев в последние дни в волковыском лагере.

Страдания Ружанцев запечатлены в моем сознании гораздо больше, чем страдания людей, которые были убиты в массах или группах в других городах. Эти люди видели свой горький конец за несколько часов до того, как их застрелили. Это было не так как с тысячами других, кого вывезли из их городов в бункеры Волковыска, чьи смертельные муки длились неделями и месяцами с ежеминутными мучениями день и ночь. Они чувствовали приближающуюся смерть с унижениями, голодом и страданиями родственников, чья судьба была предрешена и чье уничтожение было неизбежно. Вы видите их в ужасных муках, и вы не можете помочь себе или им. Муки родителей были особенно велики при виде их маленьких детей, которые могли бы рассчитывать на долгую жизнь, если бы не угнетатель, который задушил их и закрыл все врата спасения.

Доктор Ноах Каплинский

Меир Соколовский

Перевод Джерролда Ландау

Живая картина стоит моими глазами и потрясает мою душу. Нацистский приказ о том, что они должны покинуть свои дома и родной город и отправиться в долгий путь, поразил местных жителей Ружан, как гром в ясный день. Они должны были пройти 50 километров от Ружан до Волковыска — они, их жены, старейшины и дети.

Толпа людей, оплакивающих и с покрытыми головами ^[10], стояла на лугу города. Душераздирающие звуки плачущих младенцев сотрясали воздух. Они не понимали того кошмара, который их постиг. От криков детей стыла кровь. Но их дети взрослели скорее своих лет и очень хорошо поняли какая их ожидает судьба. Перед тем, как они увидели мир, луч света гас перед ними. Сердца родителей {168} разрывались. В глазах многих были слезы, а в глазах других слезы застыли. Они знали, что их судьба была предрешена, и им было все равно, будут ли они в этом нечистом мире меньшее время, но в отношении своих детей, которые еще не прожили свою жизнь, — кто спасет их от этой предопределенной судьбы, которая настигла их на заре их жизни? Поэтому их сердца были скорбны. Взор их глаз скользил вокруг, но утешения не было. Десятки, сотни солдат и полицейских, вооруженные с ног до головы, окружили их. За стеной из стали был враждебный мир.

Затем поступила новая команда. Дети отправятся в путь отдельно от своих родителей. Руки детей насильно были вырваны из рук их родителей, державших их как последняя опора и дети были у них забраны. Младенцев отбирали силой из рук колышущих их матерей, и бросали в телегу. Маленький ребенок должен был сам отправиться в путь в бездну. Просьбы и мольбы не помогали. Крики и обмороки были напрасны.

Команда была отдана, и конвой тронулся. Они шли целый день. Их мысли были мрачными, их стопы растрескались, ноги спотыкались, но не было покоя или передышки. Каждый, споткнувшийся, был обречен на смерть. Пуля положила бы конец его жизни. Никто не собирался хоронить его. Мертвый остался бы растоптанным трупом на дороге и стал бы едой для птиц небесных и зверей лесных. Из страха смерти люди из последних сил старались не споткнуться, но престарелые и слабые не могут продержаться. Несмотря на свою сильную волю, их силы исчерпались. Холодный пот покрывал их тела. Они чувствовали горечь приближающейся смерти. Они попали в руки убийц, которые следовали за ними по пятам, как охотничьи собаки, и от них было не ускользнуть. Они читали Шема [Shema]. Они закрывали глаза, обращенные к небесам с молчаливым криком и требованием справедливости. Они требовали справедливости от небес: по какой причине и почему души праведных и чистых отданы в руки злодеев, подобных которым не видел лик солнца с тех дней, как Б-г создал небеса и землю.

Дети горько плакали. Они хотели быть со своими матерями. Ребята громко кричали. Они голодали. Испытывали жажду. Путь был долгий, часы проходили за часами, и день почти завершился. Родителям запрещено было давать еду или питье своим детям. Внезапно кричащая мама прорвалась к своим детям. Она была на пороге отчаяния и безумия. Отец тоже побежал к своему ребенку, произнося какие-то сумасшедшие слова. Они были атакованы сзади с жестокой яростью. Раненые и окровавленные, они вопили и продолжали путь, вдали от своих детей. Те, кого не отрезвили эти смертельные удары и кто пытался приблизиться к телегам с детьми несмотря ни на что, были застрелены. Шейндель Эпштейн, дочь Альтера кузнеца, подбежала к своему двухлетнему сыну. Пуля ударила в нее и убила. Небеса онемели, и мир молчал.

Глаза детей смотрели и шокировали. Крики и безгласие переплелись. Кто может описать глубину боли словами? Некоторые дети бежали к родителям, несмотря на смерть. Голодные дети умирали, и никто их не спасал.

Дорога длилась два дня. За это время матерям только один раз была предоставлена возможность побыть со своими детьми и дать им немного еды. Члены общины Ружан, включая моего отца, мать, братьев и сестру, продолжали это страшное путешествие в течение двух дней. Все они святы и чисты, как и вся община Ружан. Они были любимы и милы в своей жизни но это не отдалило их смерть ^[11]. Многие евреи, споткнувшиеся, были расстреляны в пути и остались лежать по полям. Кто знает, умер ли кто-то из моей семьи здесь, или нет. Возможно, тем, кто умер, было лучше, чем тем, кто продолжал путь.

{169}

Судьба оставшихся в живых была злой и горькой. Когда они прибыли в Волковыск, оставшиеся в живых жители города Ружаны были размещены в восьми маленьких бункерах на окраине лагеря. Люди из других городов были размещены в других бункерах. Однако тысячи евреев, прибывших из Ружан, не смогли поместиться в этих восьми тесных содомических убежищах, предназначенных для них. Сотни были просто вынуждены оставаться снаружи. Начались снежные и холодные дни. Эти дни были преднамеренно выбраны противником, чтобы сокрушить дух жертв и уничтожить их.

Еды не давали, и голод оставил свой след. Не было воды помыться. Несколько колодцев в лагере едва были достаточны, чтобы успокоить жажду такой массы людей - 20000 человек из Волковыска и других городов. Распространилась грязь. Лица людей так изменились за несколько дней, что никто не мог узнать друг друга.

Голод усилился, и когда в лагерь под усиленной охраной въехала телега с картофелем, на нее набросились люди, пытавшимися схватить сырую картофелину. Эссесовцы стреляли в них. Люди падали замертво, но другие продолжали по трупам бежать к телеге, не обращая внимания на опасность.

В лагере вспыхнули болезни, а лекарств не было. Естественно, много людей умирали ежедневно. Особенно большой была смертность среди жителей Ружан. Число больных увеличивалось с каждым днем. Люди стали похожи на тени. Кто может описать агонию родителей, когда они видели, как от голода, от болезней, вызывающих опустошение, на их глазах умирают их дети, и никто не спасает их? Кто может представить, как мучаются дети, наблюдая, как умирают их родители, оставляя их сиротами и одинокими в этом темном мире?

Было издано распоряжение о том, что уроженцы города — мужчины, их жены и дети - должны упаковать свои вещи и подготовиться к переезду в трудовые лагеря в Германии. Они должны быть готовы сегодня к вечеру. И на рассвете, при температуре —20º и сильной метели, мужчины, женщины и дети, пошли почти босыми и одетыми в лохмотья. Плач и вопли вознеслись до небес. Их выгнали из бункеров убийственными ударами резиновых дубинок, падающих на головы и тела. Им разрешили взять только один маленький узел. Было ясно, что поездка на поезде была не в трудовые лагеря, поскольку немцы обманывали их все время, а скорее в то место, откуда люди не вернутся живыми. Выходцы из Ружан первыми пошли на этот транспорт смерти. Людей из других городов перевозили позже, через несколько дней. Все они погибли в печах Треблинки. Ни один уроженец Ружан не остался свидетелем последних пыток в лагере смерти или крематории Треблинки ^[12].

{170}

Я не был среди них. До меня дошли лишь отголоски мучений моей семьи, жителей моего города и городов и святых общин Польши и других европейских стран. Я не знаю, кто из них пал в дороге от пули убийц, кто погиб от голода и болезней в бункерах, и кто был сожжен заживо в печах ^[13]. Я покинул диаспору за несколько лет до этого. Я не нашел покоя в моей печали на чужбине. Мне удалось перехитрить британские власти, которые открыли ворота Земли Обетованной лишь немногим, и я иммигрировал в Израиль. Надеялся через какое-то время увидеть свою семью среди нас. Некоторые из них пытались иммигрировать, чтобы потом привезти свои семьи, но не получили разрешения. Иностранные власти охраняли врата Земли Обетованной, которые были почти заперты. Они оставались заперты даже при Холокосте. Народы мира стояли в стороне. Оставшиеся в живых пали в дороге без приюта, потому что их Земля Обетованная была заперта и в руках иноземцев.

Меир Соколовски