Перед экзекуцией евреям прочитан приговор полный оскорблений и клеветы. А затем по 10 человек гнали около 300 м от дворца в сторону выкопанной ямы. Там поблизости внизу стоял стол, за которым сидел жандарм Плешка [Pleszka] а также два местных полицая: Н. Горбач [Horbacz Nikolaj] и Бирюк [Biriuk]. После записи об идентичности велят евреям отдать все драгоценности и раздеться догола. Драгоценностей у евреев было уже немного, а те, что еще были, еврейки преимущественно глотали или где-то прятали, чтобы не попали в руке палачей. Далее велели евреям спуститься вниз на мостик. Стреляли евреев из двух пулеметов с одной стороны. Потом те самые стрелявшие литовцы добивали их и готовили проход на мостике. В следующую десятку стреляли литовцы из окопов для стрельбы, размещенных с другой стороны. А те первые попивая вино «отдыхали» и ели. И так всю субботу длилось это изуверство — с 8-и часов почти до самого вечера.

В воскресенье начали привозить евреев из гетто в городе и из усадьбы. Две автомашины курсировали туда и обратно в течении почти всего дня. Я помню, что нам, детям, запрещено было даже выходить на улицу. Нужно было сидеть дома. Раздеваясь, евреи плакали и кричали. Только раввин призывал подчиняться воле Бога. Ужасный стон и стрельба слышны были в городе и окраинных селах. Женщинам из Скурат [Skuraty], которые в субботу вышли жать рожь, пришлось вернуться домой, потому что не были в состоянии вынести этот ужас. Этого стона не выдерживал даже Плешка [Pleszka], потому что во время стрельбы, иногда покидал место преступления и по тропинке уходил в поле.

Из Коссовской полиции только Н. Горбач принимал активное участие в расстреле. Другие полицейские просто охраняли территорию. Литовцы после истребления евреев сразу выехали из Меречевщины.

До рассвета понедельника яму с убитыми не засыпали, потому что привозили сюда еще тех, кто был убит во время побега или тех, кого выволакивали из укрытий и убивали на месте. Засыпать яму с убитыми евреями велели людям из села Скураты и других местностей. Сверху труппы посыпали известью, но все равно начала сочиться кровь. Коровы, выгнанные на пастбище около места экзекуции, начинали убегать. Потом велели насыпать земляную насыпь над местом захоронения.

После истребления евреев Меречевщина представляла жалкий вид. Во дворце было много соломы, перьев, валялись подушки и разная домашняя утварь, а также многочисленный мусор. А перед дворцом лежало много документов, разных дипломов и религиозных книг. Лежали они также на главной улице Коссово около гетто. А. Цеменя [Ciemienia Arkadij] говорил, что принес домой еврейскую «библию». Что с ней потом произошло, не сумел мне объяснить³⁰. {252}

Конечно, всех евреев не удалось истребить. Части удалось бежать за город, а часть в дальнейшем скрывалась в городе. Кроме того, часть молодых евреев была спасена перед погромом с ведома самого Ланге [Lange] — коменданта Коссово, шефа СД. Обнаружил он исключительную любовь к коням, велел даже выстроить минииподром здесь же за нынешним магазином «Хозтовары», на котором часами тренировал конную езду с преодолением препятствий. А молодые евреи нужны ему были для ухода за лошадьми и других работ. Много евреев удалось вывезти из города еще перед погромом. Делали это некоторые жители Коссово с огромной опасностью для жизни. Так Н. Бакевич [Bakijewicz Nikolaj] вместе с Николаем Жуком [Zuk Nikolaj] вывезли из Коссово Берка Слонимского [Slonimski Berk] с женой и двумя детьми на хутор, в каких-то двух километрах за селом Лазовцы [Lazowcy]. Сам Н. Бакевич вывез брата Берка Слонимского — Шлома (Шломека) [Szlom (Szlomek)] вместе с женой в село Селец [Sielec], недалеко Березы Картузской [Bereza Kartuska]. Оба брата потом оказались в концлагерях, пережили войну и, уже после войны, навестили своего благодетеля³¹. Зато мой дядя Стефан Лашко [Lasko Stefan] (1907-1980), позднее узник советских лагерей, забрал из дома своих тестей Александру [Aleksandra] (1891-1946) и Владимира [Wladimir] (1885-1979) Грибов [Hryb] проживающую у них Руту Радкевич [Ruta Radkiewicz] из дома Теутсх [Teutsch] (род. 1912) и перевез ее внутри телеги с сеном к гута-михалинским лесам. Перевозя ее, должен был проехать через пограничный пункт так называемой расширенной Восточной Пруссии [poszerzonie Prusy Wschodnie⁽¹⁶⁾]. Если бы нашли, все были бы расстреляны на месте. Р. Радкевич, родом из еврейской семьи в Лодзе, в партизанах пережила войну. В Народной Польше была директором Польского Кино [Film Polski] и женой Станислава Радкевича [Radkiewicz Stanislaw] (1903-1987) — первого министра Государственной Безопасности в ПНР. По-разному помогали евреям и другие жители Коссово. Некоторые из них, как напр. наши соседи, супруги Елизавета [Jelizawieta] (1911-1999) и Владимир [Wladimir] (1905-1964) Тринды [Trinda], предлагали спрятать детей соседа, кузнеца еврея Мойши, но тот отказался.

После погрома евреев в Меречевщине те, кому удалось как-то в городе уцелеть, мало-помалу начали выходить из своих укрытий. Никто их не трогал, а, напротив, говорили, что уже евреев больше не будут расстреливать. И таким образом усыпили их бдительность. Те, кто поверил этим заверениям, вскоре поплатились жизнью. Переловили их и на утро в воскресенье 19 июля 1942 г. убили в карьере здесь же за бойней. Свидетелями этого геноцида были местные ребята, которые {253} в тот день чуть раньше привели коней пастись на пастбище, находившееся по противоположной стороне карьера и дороги, ведущей в Нехачево [Niechaczewo] (ст. кол. Коссов Полесский). По словам Владимира Дылко [Dylko Wladimir] (1930-2010), непосредственного свидетеля, венгры (на самом деле литовцы) велели евреям раздеться, оставшись в одном белье. А затем по 8-10 человек приводили к карьеру и расстреливали. В то время местная полиция только охраняла территорию, а после бойни охрану сняли. В. Дылко видел, как один еврей убегал в сторону леса, а второй убегал по шоссе. Обоих застрелили. Через какое-то время привели Жида Броню [Bronia] (так его называли). Он умолял о сочувствии, обещал золото и доллары. Ни кому не нужны были его мольбы, полицейский, известный нам уже Н. Горбач, толкнул его, а дальше стукнул прикладом по голове, потом выдернул ему золотые зубы, положил их в коробку, которую носил в кармане. Коробка не хотела закрываться, потому что была переполнена. Несчастный был жив еще, но никто из полицейских не захотел его пристрелить. Через некоторое время один из них, отвернувшись, выстрелил, добивая его. Дальше привели еврейку с ребенком, но она не умоляла уже о сочувствии, молчала. Вела себя достойно. Убили ее и ребенка. Видевшим это подросткам, велели оставить коней, а самим удалиться. Ребята ушли, но с высокого косогора в подробностях все рассмотрели. А когда палачи и полиция ушли, ребята побежали посмотреть вблизи то, что видели издалека. Когда один из ребят коснулся ногой женщины, та поднялась. Ребята с перепугу убежали. Потом власти велели людям из ближайщих домов засыпать убитых, но те говорили, что когда будет дождь, то начнет вымывать труппы. Тогда велели выкопать более глубокие ямы и в них побросать убитых³².

После резни евреев наибольшим событием в Коссово было нападение трех отрядов партизан на оккупационный гарнизон города. Произошло это на рассвете 3 августа 1942 года³³. Согласно официальной версии командовавшего операцией Павла Пронягина [Proniagin Pawel] (1916-1997), он сам был инициатором нападения на Коссов³⁴. В его отряде им. Н. А. {254} Щорса, как он утверждал, в конце июля 1942 г. было уже свыше 500 хорошо вооруженных партизан. Имея в распоряжении такую боевую силу, хотел он провести какую-то показательную акцию, потому что такая операция в случае успеха добавила бы боевого духа его подразделению, веру в собственные силы и убедила бы, что победа возможна. Было также задание показать людям силу партизанского движения и добавить ему авторитет. Кроме того операция внесла бы замешательство в ряды оккупантов и заставила бы их удерживать на оккупированных территориях большие силы, что способствовало бы советским войскам на фронте³⁵.

Согласно другому участнику нападения Сергею Рутичу [Siergej Ruticz] (1922-1992), в случае успеха рассчитывали также на рост партизанских рядов. Считали также, что многие изменники задумаются над своей последующей судьбой особенно в маленьких гарнизонах³⁶. Зато Якуб Шепетиньский [Szepetynski Jakub] (род. 1920), участник нападения и автор двух работ (на английском языке — переведенной на польский язык — и русском)³⁷, вначале писал, что «целью была атака и разгром гарнизона города Коссово (воеводство Брест над Бугом)»³⁸, а через пару лет позднее, что было «задание уничтожить врага, получить оружие, но главным образом медикаменты»³⁹, получение которых было будто бы в этой операции наиболее важно, что не совсем соответствовало действительности.

Все же в свете информации, сообщенной Эллой Максимовой [Maksimowa Ella] и Захарием Зимаком [Zimak Zachariasz] нападением на Коссово, решались не вышеназванные задачи, которые составляли, по-видимому, только некое прикрытие для соответствующей цели. Так вот, как говорит Элла Максимова, П. Пронягин решился атаковать Коссово, когда разведка партизан донесла ему о планируемом якобы немцами на 2 августа 1942 «окончательном решением еврейского вопроса» в этом городе. Тогда решил «упредить карателей»⁴⁰. Нет ничего удивительного в совершении такого поступка, потому что в то время П. Пронягин руководствовался не только умом и партизанским государственным интересом, но также юношескими чувствами. Причиной тому была безграничная влюбленность в молодую еврейку — Дину (Ирене Вейсельфиш — род. в 1924 г.) [Dina — Irena Weiselfisz], бежавшую из Варшавы, и прибывшую в отряд им. Н. А. {255} Щорса из гетто в Слониме⁴¹. Наверно ей или кому-то из ее окружения очень нужно было вывести из Коссово несколько десятков укрывавшихся еще там евреев и наверно кого-то очень близкого. Возможно, шла речь здесь о З. Зимак, который тоже ведь был эмигрантом из Варшавы. А может о ком-то другом. В точности я не знаю. Нельзя также исключить, что шло здесь также о сохранении каких-то ценностей или важных документов — семейных или других. Есть все же большие основания, предполагать, что вся экспедиция в Коссово была, прежде всего, хорошо обдуманной и организованной по инициативе и по желанию Дины и ее родных. История знает тому много примеров, когда молодые еврейки при нужде влюбляли в себя различных полезных им предводителей, действуя в интересах всего своего общества. Подобным образом поступили с П. Пронягиным, который с самого начала очень способствовал евреям, тем более что Дина его наверно искренне полюбила.

Основная цель экспедиции в Коссово держалась в глубокой тайне и немногие о ней знали. Как говорит Е. Максимова, П. Пронягин не хотел раскрывать своего решения отряду, потому что считал, что «это не способствовало бы боевому настрою». Кроме того опасался, что «Сказали бы, пусть сами уходят». По мнению П. Пронягина «Без оружия всех бы немцы перебили. Если некоторые пробрались бы в лес, там прикончили. Кто тогда по лесам ни шастал — и бандиты, и мародеры. Думаете, у нас их не было?» — говорил П. Пронягин. «А евреи в отряде, они уже для чужих лесовиков не евреи, а люди Пронягина. — А для своих? — Для кого — соратники, для кого — жиды.»⁴²

Трудно сказать, действительно ли главная цель нападения на Коссово — вывод евреев — была известна командирам других партизанских отрядов, принимавших участие в этой вооруженной операции. Мне кажется, что вряд ли они это знали, потому что не везде господствовало такое доброжелательное отношение к евреям, как в отряде им. Н. А. Щорса, хоть и здесь не у всех. {256}