Е. Иванец

Коссов Полесский
и Меречевщина
в период немецкой окупации
(1941-1944) 
 
«Беларускі Гістарычны Зборнік»

© А.Королёв (перевод на русский язык)

Белосток
© Беларускае гістарычнае таварыства
2013

Kamunikat.org

 

От автора сайта и переводчика

Об Евгении Иванце

Часть первая: до августа 1942 г.

Часть вторая: август 1942 - июнь 1944 г.

Примечания Е. Иванца к части первой

Примечания Е. Иванца к части второй

Смотри также: О событиях в Коссове Полесском, в 1942 году. Подборка статей

См.: E. Iwaniec, Kosów Poleski i Mereczowszczyzna w czasie okupacji niemieckiej (1941-1944). Czesc pierwsza: do sierpnia 1942. — «Bialoruskie Zeszyty Historyczne», 2013, nr 39, s. 231-276.

ОТ АВТОРА САЙТА И ПЕРЕВОДЧИКА

К сожалению автор обвинил во всех смертных грехах партизан, единожды напавших на Коссово и фактически даже не захвативших его. Да, я могу согласится с тем, что если верить выкладкам и свидетельствам, приведенным Е. Иванцом, нападение на Коссово не было исполнено должным образом в плане военной акции. Но ведь и выполнялось оно не регулярными войсками. Я вполне согласен с доводами автора и в том, что не было ни малейшего смысла в поджогах больницы и зданий, а возможно и в артиллерийской атаке спящего города. И если все было так, как излагает автор, действия части партизан были преступны. Но нужно понять и обстановку, сложившуюся в этом регионе в тот период — массовые репрессии против населения (в первую очередь еврейского), расстрелы военнопленных, не могли не привести к их ответной реакции. Во-первых, людям просто некуда было деваться от этих самых репрессий, во-вторых, накопленная в этот короткий период злость, желание отмщения за погибших товарищей, родственников и пр. не могла не перерости в ответные действия. Или тому же еврейскому населению нужно было молча принять свою участь? Впрочем, в большинстве случаев оно так и поступало, вот только к чему это привело — цифры сегодня достаточно хорошо известны, а места массовых захоронений обозначены на картах. Да, ярость — плохой советчик. К тому же, как автор сам подтверждает, партизанские отряды были весьма разношерстными — от почти нормально организованных воинских подразделений, до фактически бандформирований. И не нужно вторить старой пропагаде, что все партизанское движение подчинялось единому руководству — это было совершенно не так. Часть таких «партизан» вполне могла воевать «со всеми», как это было и в гражданскую войну. Главной задачей подобных «отрядов» было исключительно выживание любыми способами.

Вопрос оправдания или осуждения партизанского движения, как явления вообще, очень сложен. Иногда трудно прочертить границу между понятиями «повстанец» и «террорист» — ведь и те, и другие используют в качестве оружия террор. Но первые — исключительно по отношению к непосредственному врагу, а вторые не гнушаются воевать с мирным населением. Но ведь это в идеале, в жизни все гораздо сложнее.

Не могу согласиться с автором и в том, что единственно событие июля 1942 года привело к всей последующей деградации Коссова как городского поселения. Не так много городов и местечек как в нынешней Беларуси, так и в России и Украине смогли сохраниться в ранге крупных населенных пунктов при отсутствии нормальных путей сообщения, а главное — железных дорог. В первую очередь поэтому, а уже потом по причине отсутствия зданий, Коссово потеряло свое значение как возможный административный центр. Да и административное деление Брестской области в послевоенное время претерпело значительных изменений. При этом посылы на древность и историческую значимость местечка не имеют смысла — тогда, да и сегодня, к сожалению главную роль играет экономическая целесообразность. Так и Ружаны, несмотря на свою достаточно громкую историю, стали в настоящее время рецессирующим местечком. И таких примеров абсолютное большинство, в том числе и в Польше, в которой сейчас проживает Евгений Иванец.

Как бы то ни было, при всей, на мой взгляд, неоднозначности выводов, сделанных автором, он являлся непосредственным свидетелем (пусть и в юном возрасте) событий в Коссове 1942-1944 года. Причем, в отличие от существующих печатных воспоминаний и мемуаров, он был как бы посредине между воюющими сторонами — в роли, в которую попадает население оккупированных врагом территорий. Вместе с жителями Коссова он видел репрессии, растрелы, геноцид, но в тоже время видел он и другую ипостась войны — то, какими становятся вырванные из мирной жизни и вынуждено получившие в руки оружие (а с ним и власть) простые люди. Тут я имею ввиду не партизан, а противоположную сторону — полицаев, солдат Вермахта и СС, добровольческие части различных национальностей.

ОБ ЕВГЕНИИ ИВАНЦЕ

Евгений Иванец — доктор наук, историк и русист, чрезвычайный профессор Высшей Школы Международных Исследований в Лодзе. В отставке, многоголетний научно-педагогический работник Университета г.Лодзь. Родился 10 октября 1931 г. в Коссове Полеском. С самых юных лет был связан с костюшковской традицией. В мировой науке широко известен как исследователь истории, духовной и материальной культуры русских староверов. Является автором нескольких книг и около сорока статей. Теперь пишет свои воспоминания, связанные с местом рождения. Награжден в т.ч. Крестом Кавалера Ордена Возрождения Польши, Медалью Комиссии Национального Образования, а также Мемориальной Медалью Строительства Памятника Тадеуша Костюшко в Варшаве.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ДО АВГУСТА 1942 Г.

Немецко-советская война вспыхнула, когда мне было едва 10 лет, а может — уже 10 лет. Я был бойкий, здоровый парень, воспитанный не только родителями и бабушкой, но также в очень хорошо организованном довоенном дошкольном учреждении. Выросшие на природе, мы обладали легкий умом и хорошей памятью, так что до сегодняшних дней я в совершенстве помню события, связанные с этим периодом. В подробностях я помню первый день войны. Помню, что было это воскресенье 22 июня 1941 г. Был тогда прекрасный безоблачный день. С утра я возился с детьми на косогоре православного кладбища, напротив которого стоял наш дом. Мы играли в войну. У каждого был деревянный пистолет. В какой-то момент я с шумом забежал в дом, что не понравилось моему отцу. Он начал что-то говорить, а когда я не отреагировал и продолжал изображать солдата, схватил меня за ухо и крикнул: «Разве, не знаешь, что сейчас это уже не игра, а настоящая война!». Правду говоря, я не понимал еще тогда значения этого слова. Только рев сотен достаточно низко пролетающих самолетов немного объяснил, что происходит что-то чрезвычайное. Люди говорили, что это советские самолеты летят на немцев. Многие слушали радио, непрерывно передававшее сообщения. Потом люди поняли, что это были не советские самолеты, а немецкие, возвращавшиеся после выполнения задания. Помню также, как кто-то говорил, что черные — это чешские самолеты, без боя сданые чехами Германии и что лучше было бы полякам не вмешиваться в Заользье [Zaolzie], а войти в союз с Чехией, тогда немцы не осмелились бы напасть на Польшу и Советов сейчас не бомбили бы.

Почти сразу представители советской администрации оставили город¹. Среди предусмотрительно покидающих город был и наш жилец офицер Барановский [Baranowski] вместе с женой Бачковской [Baczkowska]. Обое утверждали, что являются поляками {231} и родом из-под Киева на Украине. Барановский выполнял в Коссове архиважную функцию начальника военкомата [здесь и далее ряд приведенных в тексте русских слов написаны в польскими буквами и взяты в кавычки, в переводе кавычки опущены — Автор сайта] (Wojskowa Komenda Uzupelnien), и поселился в доме оставленном паном Козловским [Kozlowski] (директором довоенного учреждения социального обеспечения - Zaklad Ubezpieczen Spolecznych), расположенном неподалеку от нас. На моих родителей супруги эти произвели впечатление очень приличных и культурных людей. Мама угощала их часто свежим молоком. Бывали также у нас на обеде. Отец любил с Барановским подискутировать на разные темы, иногда разговоры касались библии. Могло показаться, что этим людям можно было доверять и подружиться с ними, особенно после того как Бачковская рассказала маме, что ее мать, чтобы окрестить их доченьку в римско-католическом костеле преодолела пешком и на попутных около 200 км. Отрезвление и одновременно шок моих родителей наступил после выезда наших жильцов ранним утром, когда за зеркалом, висящим на стене в комнате, в которой они проживали, по прошествии времени был найден документ (копия), скрученный в трубку, к властям НКВД. Был это обычный донос на отца за мнимое распространение моральной гнили в виде пропаганды библии. В документе этом Барановский предлагал вывезти нас на перевоспитание, потому что мы представляем вредный элемент для советской власти. Реально заботило Барановских не наше «перевоспитание», а наш хороший, ухоженный домик с садом, расположенный около военкомата.

О том, что офицеры военкомата первыми поспешно оставили город, узнал наш сосед Владимир Тринда [Trinda Wladimir] (1905-1964), проживающий около военкомата, когда зашел на рассвете в их здание по какому-то там делу к офицеру, подружившемуся с ним, и утверждал, что здание пусто, а не выключенное радио непрерывно передает сообщение о нападении Германии на СССР.

Тут же после обеда со стороны села Белавичей [Bielawicze] начали появляться замаскированные зелеными березовыми ветками военные грузовики. Было на них полно людей, преимущественно военных. Я помню, как говорили, что большинство среди них составляют убегающие «командиры» — политруки, преимущественно евреи.

Точно я не помню было это в тот же день, или может на следующий, но хорошо я запомнил бой трех советских самолетов с одним немецким. Я видел как по советскому летчику, спрыгнувшему на парашюте, стрелял немец. Один из самолетов загорелся и упал около села Заполье [Zapole]. Я побежал туда с ребятами, но то, что казалось вот-вот рядом, на деле было значительно дальше. Поэтому я отказался.

Начали появляться и пешие беженцы, а среди них заключенные, которым удалось вырваться на волю. Я помню как один из них, которого накормила моя мама, рассказал, что отсиживал пятилетний приговор за кражу шести огурцов в колхозе. Но он продолжал верить в победу коммунизма. Насколько я помню, затем несколько дней ничего интересного не происходило. Была абсолютная тишина. Только когда был пущен слух, {232} что немцы высадили десант в Меречевщине [Mereczowszczyzna]², немедленно вся власть оставила Коссово [Kosów]. Спешка была такой большой, что когда с другом Антоном Триндой [Anton Trinda] (род. 1931), мы первыми попали в брошенное здание НКВД, то на столе осталась еще недоеденная яичница и недопитый чай. После нас вошли старшие ребята, которые начали перерывать шкафы. Обнаружили предвоенные документы своих родственников. Кто-то нашел также списки для следующей «перевоспитательной» высылки в Сибирь или в Казахстан. По-моему, наша фамилия фигурировала во втором списке. Шли слухи, что со временем планируют всех жителей Коссова «заменить другими» гражданами Советского Союза.

Немедленно по оставлению города властями начался грабеж всего, что было можно. Люди из Скуратова [Skuraty] и других сел часто не сразу относили домой награбленные вещи, а прятали их сначала на время в разных местах заросшего православного кладбища. Так как было мне запрещено что-либо чужое приносить домой, то часть этих спрятанных крестьянами вещей мы переносили с друзьями в известное только нам место. Преимущественно мы прятали все под деревянной церквушкой и поныне стоящей на этом кладбище³. Так мы собрали достаточно много разных вещей, главным образом «гродненской махорки» и литовских сигарет. Были так же алкоголь и много другого добра. Кроме того мы там спрятали карабины, амуницию и гранаты.

Первых немцев я увидел достаточно неожиданно. Однажды, когда я был один на окраине кладбища, со стороны села Скураты я увидел вдали клубы пыли, приближающиеся по полевой дороге. Далее я увидел небольшие танки разведки. Я быстро побежал домой, чтобы сообщить об этом {233} родителям. Через несколько минут из-за излучины вначале осторожно появился один танк, а затем второй, сохраняя некоторую дистанцию друг-от-друга. Мы стояли перед домом, глядя, как танки начали спокойно приближаться к нам. Танки проехали около нас и заняли позицию, характерную для разведывательных подразделений. Один остановился с правой стороны дороги, а второй с левой. Танк, который был с правой стороны, остановился рядом, а тот второй немного дальше от «нашего кооператива»⁴ около электростанции братьев Сергея [Siergej] и Аркадия Мукосеев [Mukosej Arkadij]. Некоторое время никто из танков не выходил, видимо пристально осматривая окрестности. Вокруг стоящего танка у «кооператива» начали толпиться дети, не обнаруживая, в общем-то, никакого страха. Тогда открылся люк и осторожно высунулся, вероятно, офицер. Любопытные глаза детворы подбодрили офицера и совсем его обезоружило, когда одна из 5-6-летних девочек подала ему букет полевых цветов, который как раз держала в руке. Тогда офицер улыбнулся, вылез из танка и начал на ломаном польском языке расспрашивать о советских солдатах. Дети говорили, что в городе нет уже ни одного военного. Из второго танка также вышел немец, о чем-то между собой поговорили. Затем сели по своим танкам и выехали в направлении Меречевщины [Mereczowszczyzna], а за ними направились также те танки, которые стояли раньше на излучине дороги в сторону села Скураты.

Некоторое время в городе была абсолютная тишина. Не было никакой власти, ни войск. Вдруг появилось много советских войск. Начали окапываться на окраине города, под деревьями выстраивались бронированные автомобили. Потом внезапно был открыт ураганный огонь в направлении лесов, называемых Еловасты [Jelowasty] и Гулин [Hulin]. Позднее я понял, почему стреляют как раз в этом направлении. Там немцы установили пулемет и открыли огонь, стягивая на себя все это нашествие. Позже я видел место, откуда немцы стреляли, потому, что было там множество (в одном месте) пулеметных гильз. Таким образом, немцы спровоцировали, как мне кажеться, этот бессмысленный огонь советских частей, которые стреляли в густой лес, не видя противника. Ночью советские войска вдруг куда-то исчезли, оставив после себя множество разбросанного оружия, амуниции, {234} а особенно очень опасных для детей гранат. Кроме того на поле за нашим домом и в сторону от дома наших соседей Тринды выкопано было много стрелковых ям и окопов. В городе в разных местах оставлены были так же бронеавтомобили и другое военное имущество.

На рассвете со стороны Нехачево [Niechaczew] появилась немецкая военная разведка. Кто-то утверждал, что их атаковал гранатой у моста на шоссе какой-то красноармеец. По-видимому, погиб тогда один из разведчиков, а другие были ранены. Но А. Тринда [A. Trinda] и многие другие убеждали, что немецкие разведчики появились на мотоциклах со стороны села Белавичи. Нельзя исключить, что это была вторая разведка. На одном из мотоциклов мы увидели местного негодяя, у которого всегда можно было приобрести собачий смалец, якобы имевший лечебные свойства при болезни легких. Этот мерзавец жил неподалеку от бойни на опушке леса Елявастый [Jelawasty]. Мало кто знал его фамилию. Многие жители утверждали, что он был немецким шпионом. Я думаю, что это неправда. Вероятно, происходил он из познанских [poznanskie] — Мазур [Mazury] или Силезии [Slask] — и знал немецкий язык. По-видимому поэтому его видели среди немецких разведчиков, которым наверно передал информацию о жителях Коссова. Знал он город хорошо потому, что часто ездил по городу на автомобиле со специальной будкой и вылавливал беспризорных собак длинной жердью с привязанной петлей. Наверно, показал он немцам центр и обратил их внимание, что живут здесь главным образом евреи, а затем объехал с ними церковь, расположенную в центре города и вместе с немцами выехал в направлении Белавичей. После этого случая ничего в городе не происходило. Через некоторое время немцы начали обстрел Коссова шипящими зажигательными снарядами. Я видел это собственными глазами, потому что снаряды пролетали над нашим домом, расположенным в городской низине. Город мгновенно начал гореть. Как потом оказалось, немцы прекрасно видели результаты своего обстрела из церковной колокольни в селе Белавичи, удаленной от центра Коссова на какие-то 5 км. Все указывает на то, что речь шла прежде всего об уничтожении жилых домов с евреями. Другого объяснения нет. Сгорела тогда на ул. Надречной [Nadrzeczna] (нынешней Н. Тринды [N. Trindy]) древняя синагога. Евреи все же позаботились о том, чтобы спрятать самую ценную утварь. Спустя годы Евгений Оковитый [Okowity Jewgienij] (1938-2012), копая яму в земле на месте городской бани (прежде еврейской миквы), отыскал Тору и другие предметы культа. Но слабо защищенный от влаги свиток Торы подвергся гниению и не пригоден уже был к использованию. Остатки Торы и далее находятся в земле там же, где были найдены.

Одни утверждают, что людских жертв не было и разве что была пара раненных или обожженных. Другие тогда сообщали о нескольких погибших и нескольких раненых евреях, преимущественно старшего возраста. Тушение пожара было совершенно невозможно учитывая непрерывный обстрел и нехватку противопожарных средств, потому что во время побега советских властей выехала также пожарная охрана {235}, вместе с оборудованием. А двое пожарных, жители Коссова Михаил Коляда [Kolada Michail] (1900-1957) и Алексей Кравцевич [Krawcewicz Aleksiej], вернулись домой уже после 1944 г. Зато Павел Савицкий [Sawicki Pawel] далеко не поехал, а в селе Була [Bula] бежал и счастливо вернулся домой. Тем не менее были те, кто принимал все возможные меры и без отдыха спасал свои дома. Таким невероятным примером может послужить семья Александра Курецкого [Kurecki Aleksander] (1895-1946), поселившаяся неподалеку от упомянутой синагоги. Они сумели спасти свой дом, непрерывно поливая его водой самым примитивным способом — с помощью ведер. Тем больше этот подвиг заслуживает внимания, так как рядом догорал дом семейства Кикунов, расположенный на расстоянии едва в пару метров.

В Коссове опустошения в результате пожара коснулось разве что евреев. Пострадали также белоруссы и поляки, здания которых были преимущественно покрыты соломой. Некоторые потеряли почти все, что было. Потом, когда нужно было идти на уборку картофеля, женщины вынуждены были обматывать ноги тряпками, поскольку вся обувь погорела. У некоторых более предусмотрительных сохранилось только то, что предусмотрительно было спрятано в сундуках. Многие жители самоотверженно, под градом пуль, выводили из хлевов свиней, другие спасали что могли. Часть коров была еще «на корме» [na paszy] (на пастбище).

Поскольку огонь вспыхнул в одно и то же время в нескольких местах, спасение еврейского центра города было практически невозможно. Единственный путь к спасению жителей центра проходил через так называемый выгон за бассейном, на котором пасутся свиньи, овцы и гуси. Оттуда многие евреи бежали в Меречевщину, где во дворце Пусловских [Puslowski]⁵ и в домиках прежних работников поветового учреждения нашли кров над головой. По окончании обстрела достаточно большую группу евреев приютили в своих уцелевших домах другие жители Коссова. Многие евреи потеряли почти весь свой скарб. Некоторые остались только с одеялами, постелью или одеждой. Даже каменные здания не выдерживали высокую температуру, оставляя по себе только щебень и пепел. Поджог центра Коссова не давал немцам никакого военного преимущества. Ведь немцы отдавали себе отчет, что город не будет защищен советскими частями. Поэтому я согласен с теми, кто утверждает, что это была месть немцев евреям за атаку на дозор немецкой разведки и убийство каждого из их солдат. И хоть это не евреи атаковали разведку, но на них, собственно, немцы хотели выместить свою ярость. А для негодяя, который помогал немцам, было это местью евреям за многолетние издевательства над ним. Никто так в городе не докучал ему как они. Выкрикивали в его адрес различные ругательства, плевали на него и считали его самым главным выродком, а слово «негодяй» выговаривали с сильнейшим {236} отвращением. По-видимому проистекало это из их религиозных убеждений в связи с его работой с собаками или по другим менее известным причинам.