Согласно П. Пронягину нападение на Коссово было обстоятельно спланировано и одобрено партийными органами брестской области с участием представителей «Коссовского антифашистского комитета» [anty­faszystowski komitet kosówskij⁽²⁾]: Николая Тринды [Nikolaj Trinda] (1904-1944)⁴³ [43] и Константина Толочко [Konstantin Toloczko] (1903-1943)⁴⁴. Очевидно, выполнена была детальная разведка территории Коссовского гарнизона, составлен точный план города, проработан план мест расположения полиции, «складов оружия» и огневых средств. А за два дня перед нападением должно было состояться совещание командиров трех отрядов: им. Н. А. Щорса, дислоцировавшегося в Волчьих Норах, им. Г. М. Димитрова, дислоцировавшегося в гута-михалинских лесах и им. К. Я. Ворошилова, дислоцировавшегося в тех же лесах, с представителями партии, на участии которых так сильно везде в это время поставлен акцент. На этом совещании вероятно «разработан подробный план разгрома врага в городе Коссово». Решено сохранить важную тайну, а о задании сообщить подразделениям только на марше. Очерчено, на каком пространстве какой отряд атакует, и какие объекты должны быть атакованы; кроме того, решено установить крупные загранотряды против возможных частей врага, которые поспешили бы на помощь с направления Слонима, Ружан, Ивацевичей и Нехачево (станции Коссов Полесский)⁴⁵. Решено прервать связь с этими местностями, а также установить единый пароль для всех отрядов. Решено также, что из отряда им. Н. А. Щорса в операции примет участие 360 лиц, а из других 120. Из отряда им. Г. М. Димитрова 70, а из отряда им. К. Я. Ворошилова только 50 лиц. Командование поручено, как известно, лейтенанту-резервисту П. Пронягину, у которого были в распоряжении наибольшие человеческие и огневые силы. Исходные позиции предлагалось занять ночью. Сигналом к атаке должен был быть пушечный выстрел. День атаки установлен на 2 августа 1942 года⁴⁶. Вокруг даты нападения на Коссово имеется некоторая путаница⁴⁷. Вне всякого сомнения, нападение произошло на рассвете в понедельник 3 августа 1942 г. Подтверждают это также старые люди, которые помнят, что нападение имело место сразу же после престольного праздника в Белавичах, отдаленных от Коссово на 5 км, потому что ежегодно 2 августа проходило там богослужение в церкви посвященной св. Илье. {257}

Рассказ П. Пронягина о подготовке к нападению и его реализации слишком красиво звучит, чтобы можно его было признать правдивым. По-моему уже в самом начале совершена серьезная ошибка, когда поручили командование операции молодому, едва двадцатишестилетнему человеку, который сам, вероятно, никогда в Коссово не был, зато представлял сталинское, пренебрежительное отношение к личности. Я считаю также, что немногие из атакующего отряда им. Н. А. Щорса знали хорошо Коссово. Правда, в 2002 г. Я. Шепетинский [Szepetynski Jakub] говорил, что из атакующих знал Коссово доктор Абрам Блюмович [Abram Blumowicz] (1909-1972)⁴⁸, потому что, по-видимому, когда-то работал в здешней больнице. Зато со всей определенностью хорошо знали Коссов партизаны из отряда им. Г. М. Димитрова, в особенности бывший офицер Красной Армии, болгарин Дмитрий Дмитриев [Dmitrij Dmitrijew] (начальник штаба), который, прежде чем бежать к партизанам, был тюремным и полицейским поваром в городе, а также Никита Селюков [Nikita Sielukow], который перед побегом был сторожем и звонарем в местной церкви, коссовские партийные активисты, а также другие сбежавшие из города красноармейцы⁴⁹. Скорее из этого отряда должен был быть назначен командующий операцией, тем более, что им выпало самое трудное задание — атака главных оккупационных сил.

У П. Пронягина, правда, было много людей, но только одна из групп, называемая 54.⁵⁰, составляла боевую силу, потому, что только она состояла из бывших солдат Красной Армии. Другие три группы: 51., 52. и 53. — это было слабо обученное, не побывавшее еще в боях сборище. Многие из них никогда не служили в армии. Были это различные активисты и комсомольцы, молодые люди, которые скрывались от вывоза на работы в Германию, а также сбежавшие из гетто евреи, из которых образована 51. группа⁵¹. Формально она была международной, но по абсолютному большинству — еврейская⁵². Отдельные группы были числом 100-150 разделенных {258} на «взводы»[pluton⁽¹³⁾], или вернее рота [kompania⁽¹⁴⁾])⁵³. Похоже, что вопреки этим доводам, среди партизанских командиров мнение о легком взятии Коссово было общим. И это потому, что по точным разведданным им должно было быть известно, что в Коссово нет крупного оккупационного гарнизона. Опираясь на информацию людей, помнящих те события и имеющих личные воспоминания, оккупационный гарнизон в канун нападения на Коссово не превышал 65-70 человек. В его состав входило «немецкое подразделение пограничников»⁵⁴ в числе 30-35 солдат, не более 5 жандармов, 2 или 3 немецких офицера, так называемых Зондерфюрера [Sonderführer⁽¹⁹⁾] (по хозяйственных вопросам) а также около 20-25 полицаев различных национальностей (белорусов, поляков, и даже русских). Данное в публикациях П. Пронягина и других авторов число Коссовского оккупационного гарнизона в количестве 300 лиц и даже более, поскольку, мол, увеличилось на 1 августа еще на 60 человек, или до 400 человек⁵⁵ является просто обычной пропагандистской ложью, что можно бы было понять во времена оккупации, но не по ее завершению.

Согласно информации самого П. Пронягина на совещании командиров решено, что сигналом к атаке должен быть орудийный выстрел. А как произошло, что он стал не сигналом, а сразу артиллерийской атакой несколькими снарядами по указанной цели? Нам не известно, был ли изданный приказ П. Пронягина «По комендатуре — огонь!»⁵⁶ предварительно согласован с командирами других отрядов, или было ли это его самостоятельное решение? Я считаю серьезной ошибкой использование артиллерии даже в качестве сигнала, потому что сразу поставило бы на ноги весь немецкий гарнизон. Зато самостоятельная выдача приказа атаки артснарядами по «комендатуре» я считаю поступком, просто преступным. И это потому, что ни один здравомыслящий человек не допустил бы атаку артиллерийскими снарядами по небольшому зданию с подразделением немцев или полиции в густонаселенной местности, где здания со спящим гражданским населением отстоят один от другого на расстояние едва пару метров. Тем более что даже самый опытный артиллерист, которым должен был быть Саша — Александр Шаманов [Sasza — Aleksander Szamanow]⁵⁷ — не в состоянии с безошибочной точностью попасть по цели на расстоянии в пару километров с «бусяжской горки» [górka busiazska], откуда выполнялась стрельба. Поэтому первый снаряд разорвался по одним свидетельствам — где-то около какого-то хутора {259} на краю села Скураты, а по другим — недалеко от т.н. леса Елавастый [Jelawasty]. Второй пролетел в каких-то 150-200 м над «комендатурой» и угодил в наш сарай (последнее здание на главной улице), образовав воронку и ранив осколками корову в вымя. Я вынимал потом эти осколки пинцетом и замазывал раны, не помню уже чем. После этого взрыва все мы проснулись, мать встала с кровати и хотела выйти из спальни в комнату. В этот момент следующий снаряд ударил в дом и попал рикошетом в угол окна с левой стороны, почти напротив матери, выходящей из спальни. Если бы этот снаряд попал на какие-то 30-50 см левее, я стал бы круглым сиротой. Осколки снаряда, обломки оконной рамы, стекло, гвозди и пыль — все это ударило по матери. Только Провидению нужно быть обязанным, что мать избежала смерти, потому что за ней в спальне, где спали также младшие братья и сестры, было полно осколков. И если бы младшая сестра или брат только подняли головы, погибли бы от осколков. На небольшом расстоянии от окна стоял стол, на котором находилась куча выстиранного белья, библия, и что-то еще, а за столом на диване спал отец. По-видимому, и библия, в которую всю жизнь веровал, и белье спасли ему жизнь, потому что было там множество осколков. «Раненную библию» я храню до сего дня как домашнюю реликвию. Первым вскочил отец и начал пронзительно кричать, что ранен в спину и ягодицы. В этот момент, когда разбуженный я вбежал в комнату из второй половины дома, где спал, то увидел, как мать, покачиваясь, со вскриком падает на пол. Все ее лицо было окровавленно, волосы на голове были в крови, в глазах полно стекол, на теле множество мелких осколков и даже гвозди вбитые шляпками. Из груди начала сочиться кровь, мать начала терять сознание, а снаружи безумствовала оглушающая стрельба. Нужно было что-то делать. Тем более, когда какой-то негодяй выстрелил в направлении нашего дома и пуля пробила стену. Решили перенести мать в подвал, находившийся под полом в коридоре, ведущем к кухне. Удалось нам это с большим трудом, потому что там не было ступенек, а только лестница. В подвале не было на что положить мать. Пока отец, также раненный, но легче, поддерживал мать и старался унять кровь, я взлезал наверх и медленно ползая, приносил в подвал подушки, постель, воду и перевязку из домашней аптечки. Тем временем в подвале мы поместили также моего меньшего брата и сестру.

Первую медпомощь мать получила через несколько часов, когда наступила тишина. Мать не видела глазами. Я помню, как старые женщины языком вылизывали из глаз обломки стекла и чем-то промывали. Со временем начала видеть, но потом всю жизнь были проблемы со зрением. Медленно заживали раны, осколки извлекли за исключением одного, самого большого, размером с горошину и очень опасного для здоровья и жизни, потому что пробил он левое легкое и там засел. Одним сантиметром {260} дальше и мать, как утверждали врачи, не выжила бы. После множественных медицинских консультаций в Коссово, мать 21 сентября 1942 г. очутилась на операционном столе в Барановичах⁵⁸. Но когда узнала, что врачи не уверены в успехе, потому что операция будет достаточно сложной — нужно вынуть два ребра — решила отказаться от операции и жить с осколком. И жила, но осколок всегда давал о себе знать при изменении погоды и по старости уже очень осложнял жизнь. Таким образом, я имею право морально осуждать бессмысленный приказ П. Пронягина. Кроме того, когда мой отец ездил с матерью по врачам, на меня выпали обязанности смотреть за младшим братом и сестрой, коровой, собакой, курами и всем домом. Таким образом, П. Пронягин похитил часть моего детства.

Приказ П. Пронягина мог также закончиться трагедией для самих партизан. Отряд им. Г. М. Димитрова, атакующий со стороны православного кладбища, могла постигнуть та же судьба, что и мою мать. Дом наш стоял как раз напротив этого кладбища, не более чем в 50 м от кладбищенской церквушки, у которой находилось командование этого отряда, а на крае кладбища находились готовые к штурму партизаны.