Первые репрессии новых оккупационных властей сначала коснулись пришлого элемента из Восточной Белоруссии и России. Я думаю, что это по делу Клоска арестовали Езерского [Jezierski], директора школы десятилетки, не местного, а Совета [Sowiet⁽²⁰⁾] или восточника [wostocznik⁽²⁵⁾], как тогда называли у нас прибывших из Советского Союза. У него было несколько детей. Один из его сыновей был моим ровесником и очень хорошим парнем — приятелем. Плохо разве что то, что таскал мелкие монеты из римско-католической часовни (до этого дня существующей) Божьей Матери, стоящей около школы. Делал это при помощи разогретой свечи, прикрепленной к длинному шесту. Для нас, детей, воспитанных в христианском духе, независимо от того, католик или православный, часовенка та была и до сих пор остается святыней.

Именно этого директора школы, отца моего одноклассника я увидел (вместе с двумя другими) повешенным на виселице, составленной или напоминающей два столба для электрических проводов, на главной улице города, здесь же при пересечении нынешних улиц 3-го Февраля и Т. Костюшко. Проходя рядом с моим отцом, на мгновение мы остановились у места этого изуверства. Отец велел мне посмотреть на висящих, а затем сказал, чтобы я никогда «не лез в политику», дабы меня не постигла такая судьба. Я не знаю того, о чем думал в тот момент мой отец, но его предостережения я запомнил навсегда, и я воспринял их как главную отчую заповедь, которой вопреки многим искушениям я придерживаюсь до сегодняшнего дня. А директор был повешен за то, что был коммунистом и, вероятно, виновным в этом был «беженец» Клосек [Klosek].

Первая коссовская полиция мрачно запечатлелась в памяти многих жителей Коссова и окраинных сел. Я помню, что очень плохо отзывались о пане Я. Зылиньском [Zylinski J.], ставшим через некоторое время начальником этой полиции. Не только отзывались плохо o самом Я. Зылинском, но и его сыне. Плохо отзывались и обо всей этой полиции. Ее обвиняли в том, что вылавливала бродящих одиноких солдат Красной Армии, часто очень молодых людей. Днем их закрывали в клетке деревянной тюрьмы, выстроенной в 1940 г. НКВД, а ночью расстреливали в Меречевщине. Люди, поселившиеся на ул. Независимости (сегодня Т. Костюшко), ведущей к Меречевщине, со страхом рассказывали как эти ребята, которых вели в одном белье, умоляли о пощаде. Говорили, что они простые солдаты, что их дома ждет {242} мать. Гонората Лабонская [Labonska Honorata], шляхетная и уважаемая многими в городе полячка, не могла слушать эти мольбы и вынуждена была перенести свою постель в коморку, где и спала¹³. Кроме того, полиция начала ездить по селам в поисках среди белорусского населения партийных и комсомольских активистов, а также вещей, украденных в Меречевщине. Часть этих вещей попала в села при подстрекательстве отступавших солдат Красной Армии. Многие эти разыскиваемые люди были обмануты обещаниями «советского рая», помня также тяжелую жизнь в предвоенных реалиях на этих территориях. Не все были коммунистическими преступниками. Отлавливались также бывшие красноармейцы, которых приняли некоторые семьи в селах. Поэтому те, кого не удавалось арестовывать, убегали в лес и таким образом множили ряды организующегося советского партизанского движения.

Самым отвратительным деянием этой полиции был расстрел семи арестантов, мнимых коммунистов. Из села Белавичи расстреляли пятерых: Грецкого Михаила [Hrecki Michail] (1896-1941), Лясовского Павла [Lazowski Pawel] (1907-1941), Максимчика Ивана [Maksimczik Iwan] (1900-1941), Цеменя Фому [Ciemienia Foma] (1899-1941) и Александра Валаха [Walach Aleksander] (1922-1942), называемого «Окунем» [Okon]. Федора Грецка [Hrecka Fiedora] помнит, как ранним утром из Белавичей гнали их через Скураты [Skuraty] «по Рожанке» [na Rózanke] (по нынешней ул. Т. Костюшко) в Коссово. За арестантами следовали плачущие жены и матери»¹⁴. Кроме того расстреляны были два жителя села Галик [Galik]: Николайчук Андрей [Nikolajczuk Andriej] (1908-1941) и Николайчук Василий [Nikolajczuk Wasilij] (1922-1941).

До этого расстреливали в местах, удаленных от центра, стараясь делать это тайно. А однажды убийство было совершено напротив нашего дома, последнего на главной улице, у подножия кладбищенского холма. Произошло это 28 октября 1941 г. Поздним вечером ни с того ни с сего около дома отец услышал шум. Хоть было очень темно, он все же вышел на крыльцо посмотреть, что происходит. Отец был человеком очень храбрым. Услышал, как зовут на помощь. Прозвучал выстрел. Отец вынужден был отступить в дом. Шум не прекращался. После следующих выстрелов призывы о помощи прекратились. А на рассвете мы увидели, в каких-то 35-40 м от нашего дома свежую землю, под которой находились убитые люди. В некоторых местах земля еще шевелилась. Позднее оказалось, что один из расстрелянных, которых засыпали землей, по фамилии А. Валах [Walach Aleksander] был лишь легко ранен, выбрался из неглубокой ямы и убежал домой в свое село Белавичи. В течении полугода скрывался там. В дальнейшем полиция коварством выманила его из дома, заверяя, что только допросят на посту, а затем будет выпущен. Слово не сдержали, и по пути он был убит. {243}

«Польская полиция» в Коссове ликвидировала также почти всех судебных заседателей и нескольких других работников советского суда. От их руки погиб Давидович [Dawidowicz], судейский работник, который считался в городе очень порядочным человеком. Много арестов приписываю главным образом пану Соболевскому [Sobolewski], которого вероятно к вступлению в полицию подговорил Клёсек [Klosek]. Оба ранее работали в той же школе. Поэтому на этих «поляков» часто были возмущены сами поляки.

Тем не менее, недолго полиция исполняла свои служебные обязанности. Вскоре немцы пришли к убеждению, что полиция под руководством поляков свое уже сделала. Поставили тогда на белорусов. Многие из них помнили немцев со времен немецкой оккупации в 1915-1918 годах. Тогда действовали многочисленные белорусские школы и разные общества. Никто не преследовал ни одной религии¹⁵. Теперь радикально изменилось только отношение к евреям. Не было уже немецко-еврейского сотрудничества почти во всех сферах. Прежние евреи жестоко преследовались. Поэтому некоторые белорусы решили, что и в этот раз немцы обнаружат к ним такое же дружелюбие, как во времена I мировой войны. А кроме того многие белорусы, как и поляки, пострадали от Советов. Выселялись в Сибирь или Казахстан обвиненные в том, что «были прислужниками Панской Польши» или «кулаками кровопийцами» и тому подобное. Поэтому белорусские деятели, организованные в Белорусскую Народную Самопомощь [Bialoruska Samopomoc Ludowa⁽⁴⁾], (сокращенно БНС), разочарованные отношением советской и польской власти к белорусам, ставили на гитлеровскую Германию с надеждой на возрождение с их помощью Белорусской государственности¹⁶. В частности антипольской направленностью отличался в Слонимском Окружном Комиссариате [Slonimski Okregowy Komisariat] Рыгор Зыбайла [Zybajla Ryhor] (род. 1913), родом из села Ёлки [Jolki] около Ивацевичей [Iwacewicze]¹⁷. Его письма к властям и активная личная деятельность в разных акциях в значительной степени повлекли к введению на Беларуси 3 апреля 1942 г. Главного Управления Безопасности III Речи [Glówny Urzad Bezpieczenstwa III Rzeszy] так называемой Поленакции [Polenaktion⁽¹⁵⁾] (польской акции). Целью ее было исключение доминирующего в то время в администрации и полиции польского элемента, либо его физическое уничтожение¹⁸. Яркие следы его деятельности можно увидеть и в Коссово, о котором 3 января 1942 г. писал, что «здесь самая активная работа БНС во всем округе» [Слонимского]¹⁹ И действенность вытекала из того, что было здесь сравнительно много образованных белорусов, как в городе, так и в некоторых окраинных селах. {244} И это потому, что большинство из них закончили до войны в Коссово 3-классную совместную коммерческую школу распространения профессиональных знаний [3-klasowa Koedukacyjna⁽¹⁰⁾ Szkola Handlowa Szerzenia Wiedzy Zawodowej], которая отмечалась высоким уровнем образования.

С целью реорганизации полиции оккупационные власти прислали в Коссово некоего Николая Демшу [Demsza Nikolaj], который вскоре стал ее начальником. Я не знаю, кто его к нам направил на квартиру, которую, как известно, еще с предвоенных времен мы постоянно здавали различным жильцам. На меня и моих родителей он произвел тогда очень хорошее впечатление. Я помню, как он рассказывал о лесной дичи, потому что работал в лесной службе, и с любовью делал чучела птиц и других животных. Даже подарил мне чучело одной такой птицы. Если я хорошо помню, говорил, что его отец был офицером царской армии, и что его семья очень пострадала от большевиков. После недели, а может двух, переселился от нас. Видимо поселился в здании полиции. Потом доходили до нас все худшие вести о поступках начальника. В частности я его возненавидел, когда тот велел расстрелять семью Полещуков [Poleszczuk] вместе с их сыном Рышеком [Rysiek] (1930-1943), моим лучшим другом с дошкольных и школьных лет. Самым отвратительным в моих глазах было то, что Н. Демша [Demsza Nikolaj], после убийства семьи Полещуков в Меречевщине поселился в их полностью обставленном доме вместе со своей весьма молодой женой.

Во время немецкой оккупации у нас был еще один жилец, связанный с аппаратом немецкой администрации. Был им Иосиф (Осип) Лущик [Luszczyk Iosif (Osip)] (1916-1997), который работал переводчиком при немецких офицерах, интересующихся хозяйственной деятельностью на оккупированных территориях. Немецкий язык выучил он в Коссовской коммерческой школе. Целыми днями И. Лющика не было дома, а когда возвращался, часто приносил с собой спирт. В начале лета в 1942 г. И. Лющик выселился от нас и, наверное, куда-то выехал. Я обнаружил его только в 1995 г. Проживал в собственном доме, где живет до сего дня его сын, в каких-то 100 м от дома Т. Костюшко и 150 м от дворца Пусловских. Был человеком очень болезненным и тихим, потому что за работу переводчиком у немцев советская власть наградила его десятилетним пребыванием в лагерях.

В эту новую полицию, уже «белорусскую», названную «черной полицией», потому что обмундирована была в черные мундиры, желающих вступить было не много. Первоначально лишь немногие по разным причинам выказывали желание стать добровольцем. Позднее некоторые вступали лишь для того, чтобы избежать вывоза на принудительные работы в Германию. Других заставляли поступать в полицию с помощью разных видов шантажа. К примеру, предлагали службу в полиции одному из сыновей в семье, где было их несколько, что гарантировало другим избегнуть быть вывезенными. В случае отказа вывезти в Германию могли всех. А побег к партизанам угрожал репрессиями всей семье, хоть партизаны были более жестокими в отношении семей {245} полицаев, чем немцы относились к семьям тех, кто сбегал в лес. Потом начали брать в полицию принудительно, «призывать». Николая Бакевича [Bakijewicz Nikolaj] (1920-2007) забрали на три месяца перед самым освобождением. За то только, что носил полицейский мундир, никому не делая ничего плохого, советская власть обрекла его в 1944 г. на десять лет лагерей, которые отбыл полностью в разных регионах северной России.

Вовсе это не означает, что в «белорусской полиции» не было поляков или русских. Были такие, как Стефан Миколайчук [Mikolajczyk Stefan] (1900-1980) и его сын Марьян Миколайчук [Mikolajczyk Marian] (1927-1992). Оба, после побега полиции из Коссова, на исходе войны оказались в плену. Взяли их солдаты Войска Польского на Западе, а в дальнейшем зачислили в свою часть. По окончании войны прибыли они в Варшаву уже как «андерсовцы» [andersowcy⁽¹⁾]. Г. Миколайчук спустя некоторое время работал в Варшаве в фотоателье Иосифа Оковитого [Okowity Józef] (1907-1989), бывшего жителя Коссова.

Немцев в Коссово было немного. Командовал ими шеф СД [SD⁽¹⁸⁾] Ланге [Lange], его переводчиком был Плешка [Pleszka], а по хозяйственным делам — Урбан [Urban], а также еще двое или трое жандармов. Расположились они в здании довоенной почты, которое уже сегодня не существует (находилось напротив более поздней, до наших дней функционирующей столовой комбината). Кроме того два офицера проживали в здании около почты, где до войны было казначейское учреждение. Были это так называемые зондерфюреры [Sonderführer⁽¹⁹⁾] (офицер по делам хозяйственным). Потом другие уже офицеры, занимавшиеся теми же хозяйственными вопросами, заняли опустевший дом пана Козловского [Kozlowski] на теперешней ул. Урбановича. Вели они приятную жизнь в компании куртизанки Рыбковой и ее подруги, фамилии которой уже я не помню. Им мы продавали молоко, поэтому у них я бывал часто. Помню, что их любимым занятием была стрельба из воздушки по воробьям, которых тогда в прежнем Коссово было огромное число. Вначале меня это развлекало, а потом мне стало жаль этих бедных птичек.

Полиция расположилась в бывшем здании НКВД, за которым стояла тюрьма и возвышалась огромная изгородь. Выстроила этот комплекс в 1940 году советская власть. В Коссово оккупационные власти ввели комендантский час, хотя на католическое и православное Рождество 1941/1942 г. сократили его так, чтобы верующие могли спокойно вернуться домой с вечерней Рождественской службы. В боковых улицах, не считаясь с комендантским часом, традиционно ходили колядники, часто проходя от дома к дому вдоль заборов. У всех горели елки, хоть окна должны были заслонены.