Город горел и никто ничего не предпринимал. Наступила тишина, никаких передвижений войск. Уставшие мы заснули крепким сном, в этот раз не на полу, а в кроватях. Мы спали так сильно, что не услышали вторжения немецких войск. Даже не слышали, как немецкие солдаты выдернули огромный крюк, закрывающий двери изнутри. Вначале мы были удивлены, зачем его выдернули, никого не разбудив. Но потом поняли, что во второй половине дома, в комнатах, в которых тогда никто не спал, исчез велосипед. Немцы увидели его через окно, а так как никто не реагировал на стук, выдернули крюк, вошли в середину забрали велосипед и ушли.

В течение всего дня со стороны Белавичей тянулись немецкие войска, вероятно пользуясь картами I мировой войны, потому что здесь проходила старая дорога из Березы Картузской [Bereza Kartuska]⁶ в Слоним⁷. В полдень половину нашего дома занял какой-то офицер, генерал. Должно быть, был весьма важным чином, поскольку около него прыгали несколько офицеров — адъютантов. После посещения в 2005 г. музея Брестской крепости и знакомства с маршрутом передвижения немецких войск я почти убежден, что был это генерал Гейнц Гудериан [Guderian Heinz] (1888-1954)⁸, черты лица которого показались мне также знакомыми. Сидел он на крыльце в кресле и что-то в течение нескольких часов выкрикивал командирам проезжавших танков. Те в позиции «смирно» из башен салютовали ему. А мы, дети, с интересом на это все смотрели. Может и дальше на нас не обращали бы внимания, если бы не выходка моей пятилетней сестры Али [Alia] (род. 1936), которая устроила небывалую забаву. Ее поступок чуть не довел генерала до разрыва сердца и наверно еще больше испугал мою мать. А произошло это из-за огромных красных раков, которые кто-то принес поутру моему отцу. Сестренка моя, видя покрикивающего генерала, вынула из ведра самого большого рака и, потихоньку подкравшись к нему внезапно этим раком начала пугать генерала, направляя рака к его голове, приговаривая: «а куси» [a kysi]. Адъютанты автоматически достали из кобур пистолеты. Самым хладнокровным оказался сам генерал, который {237} улыбнулся и посадил мою сестру, держащую рака, на колени. Некоторое время подержал ее на коленях, наверно, чтобы показать салютующему войску, что не боится рака, а затем передал ее адъютантам. Те велели перепуганной нашей матери увести нас. Когда мы остались одни с родителями, нас отвели в спальни и велели там сидеть под кроватью, иначе нас немцы заберут с собой. Долго мы не сидели, потому что было там неудобно. Зато я предложил отцу убежать от немцев в лес. Отец погрозил пальцем и сказал, что побьет нас розгами, если только мы высунем головы из комнаты.

Вечером мама надоила корову и, видимо, чтобы задобрить генерала, предложила ему через адъютантов выпить стакан свежего молока. Адъютанты передали об этом отдыхающему во второй половине дома генералу. Тот не отказал, но прежде чем адъютанты подали молоко, велели сначала моему отцу выпить стакан молока из наполненной кринки. Отец улыбнулся, налил молоко в стакан, выпил половину, а остальное дал выпить мне. Я сделал это с удовольствием, потому что очень любил свежее молоко. Удовлетворенные адъютанты понесли молоко генералу. На рассвете генерал со своей свитой оставил наш дом. Я лично этого не застал, потому что еще спал. А немецкие войска все время продвигались по главной улице предположительно в направлении Слонима [Slonim]. Не было уже танков, зато двигались другие подразделения. Немцы из этих частей забегали в придорожные домам и забирали, что попало: куры, гуси, поросята, свиньи или кони. Брали также автомобили и велосипеды. После прохода главных сил войска в городе остались части Вермахта [Wehrmacht⁽²⁴⁾], частично расположенные на рынке около бойни. Их задачей был, видимо, отлов уцелевших советских [солдат] и мародеров, а также формирование в городе временных властей. Это по их приказу у двух хозяев в Коссове были забраны кони аравийской породы и доехали аж до Слуцка [Sluck]. Для оказания помощи приказали поехать сыновьям владельцев — Захарию Белявскому [Bielawski Zachar] и Ефрему Лукашевичу [Lukaszewicz Jefrem] по-другому — Левошени [Lewoszenja] (1924-1943). Перед Слуцком их предупредил какой-то старик, что после доставки кони живыми в Коссово не вернутся. Поэтому бежали и счастливо вернулись домой. В течении каких-то пары недель центр города еще догорал. Напротив церкви на главной улице в сгоревшем доме находились глыбы соли. Вначале никто их не трогал, а потом начали соль выкапывать местные люди и из окраинных сел. Я помню, что принес немного соли домой. Это было единственное исключение, на которое согласилась моя мать, потому что мне было запрещено приносить домой что-либо чужое. Всегда мне повторяла «не льстись на чужое, потому что когда-нибудь и свое должен будешь бросить», что вскоре и произошло.

Потом в городе ненадолго время от времени останавливались и другие воинские подразделения. Одна из таких частей, в частности, осталась в моей памяти. Было это подразделение фельдпост [Feldpost⁽⁵⁾] (полевая почта) с большим автобусом. Это подразделение составляли немцы старших сроков службы. {238}

Некоторые из них часто заходили в наш дом, потому как был расположен поблизости. Вели они с моей мамой обмен, покупая у нас в основном свежее молоко, яйца и другие молочные продукты. Взамен предлагали мыло, иглы, камни к зажигалкам, и тому подобное. Одного из этих немцев я хорошо запомнил. Был чрезвычайно вежлив и весел, постоянно мне приносил сладости. А когда не было рядом других его сослуживцев, много раз повторял, что «Hitler ist verrückt» (Гитлер безумец) и часто плакал, показывая фотографии двух своих сыновей. Говорил, что один из них погиб в 1939 г. в Польше, а второй в следующем году во Франции. Вначале родители держались от него на дистанции, но потом начали ему искренне сочувствовать, а он стал нашим частым гостем, и его встречали достаточно доброжелательно. Это ему я обязан знанием нескольких десятков, очень пригодившихся мне немецких слов и всех фраз, которые я очень быстро усвоил. А он был очень доволен моим прогрессом. И хоть он принадлежал к солдатам армии врага, я жалел, когда вместе со своим подразделением он оставил Коссово.

Однажды я увидел нескольких советских солдат, взятых немцами в плен. Немцы закрыли их в нашем деревянном сарае, стоящем совсем рядом со зданием Кооперативов [Spóldzielnia]. Сарай был без крыши, предназначался для хранения каменного угля, который до войны впервые начали в Коссово продавать. Заглядывая через щель в стене внутрь, к своему удивлению я увидел братьев Джонов [Dzon], живших поблизости от нас. Они не были солдатами Красной Армии. Одного из них звали Олькем [Olek], а второго Людвиком [Ludwik]. Их отец работал у братьев Мукосеев [Mukosej] на мельнице. Происходили из очень бедной, многодетной семьи. Из-за нехватки места в доме, спали в стоящей около их дома запущенной кузнице Богдусевича [Bogdusiewicz]. Немцы застали их там спящими. А поскольку одеты они были в старые советские брюки и рубахи, немцы приняли их за скрывающихся красноармейцев. Я сразу побежал к их родителям и сообщил им о судьбе сыновей. Много нужно было предпринять усилий, чтобы немцы, наконец, их отпустили. В другой раз в Коссово пригнали большую группу советских военнопленных. Немцы поместили их на опушке, где до войны полиция пасла коней. Теперь стоят здесь выстроенные мебельным комбинатом многоэтажки. Видно было, что сильно исхудали и оголодали. Когда я с друзьями подобрался к ним, они начали просить еду и табак. Я сразу побежал со вторым парнем, фамилии которого уже не помню, на кладбище за нашими, хорошо запрятанными, припасами. Мы принесли «за пазухой» достаточно много литовских сигарет и «гродненской махорки». Мы не знали, как им это передать, потому, что охрана к ним не подпускала. Тогда я придумал влезть на чердак сарая, стоящего рядом с лужком и оттуда через окно сбросить на сидящих военнопленных принесенные табачные изделия. Как только это мы сделали, сразу попадали на сено на противоположной, дальней от окна стороне. Это нас и спасло, потому что в сторону окна {239} охрана сразу же дала очередь из автомата. Мы быстро спустились по стремянке вниз. Мгновенно прибежали немцы с собакой, но мы выглядели такими невинными, что лай собаки на нас они не приняли во внимание. Только велели всем подальше держаться от ограды, за которой находились голодные и исхудавшие военнопленные.

Одно из первых важнейших деяний немецких военных властей в Коссове касалось евреев. Среди жителей Коссова они составляли самую многочисленную группу населения, так как многие из них прибыли из центральной Польши. В тот момент в самом начале своего правления немцы вызвали к себе еврея Левковича [Lewkowicz], прежде весового на мельнице еврейских владельцев Евшицких [Jewszycki], и распорядились присмотреть ему за тем, чтобы все евреи города в течении 24 часов к следующему дню при появлении на улице имели шестиконечную звезду Давида золотистого цвета пришитую на груди с левой стороны и на спинах. Оказалось, что не все поняли смысл этого распоряжения и тем самым не все ему последовали. По-видимому, также не у всех евреев был необходимый материал, пригодный для звезды. Немцы восприняли это, как явное пренебрежение к их приказу и когда данный срок истек, в тот же день под вечер начали палками сгонять на полицейский луг всех евреев, на которых наткнулись. Потом выстроили их в длинную шеренгу, вокруг которой велели бегать нескольким выбранным ими молодым евреям. Колонну окружили несколько немцев. И когда бегущий еврей приближался к немцу, тот его охаживал кнутом. Вначале среди нееврейских детей, собранных на мосту, находившемуся рядом с этим постыдным зрелищем, на лицах появились улыбки, но, мало-помалу, лица детей тускнели, становились грустными, когда начали раздаваться вскрики избиваемых молодых евреев. Потом немцы привели весового, завязали ему на глазах белую повязку и поставили лицом на возвышенности у хлева Гончаруков [Honczaruk]. В этот момент подошла ко мне сзади моя мама, схватила меня за руку и сказала: «Этого ты смотреть не будешь!». Потом начала осторожно отходить со мной в сторону нашего дома. Когда мы были уже за фасадом Народного Дома [Dom Ludowy]⁹ то услышали выстрелы. Следы пуль после этой экзекуции (зацементированные) можно еще сегодня увидеть на хлеве Николая Гончарука [Horbacz Nikolaj] (род. 1960). По словам моих друзей, видевших экзекуцию до конца, перед расстрелом Левковича [Lewkowicz] ему еще прочли приговор. Евреев, согнанных на опушку на экзекуцию, палками разогнали по домам. Начались у евреев лихорадочные поиски материала золотистого цвета. У кого его не было, обменивал, за что мог или покупал у христиан. До такой степени страх охватил евреев, что перед выходом на улицу прежде тщательно проверяли, хорошо ли пришиты звезды. В дальнейшем евреям запрещено было ходить по тротуару, {240} приходилось идти только по проезжей части. Кроме того приказано им снимать головные уборы перед любым немцем или встречными полицаями.

Кто и как утсанавливал первую оккупационную власть в Коссове, в точности я не знаю. Известно мне только, что Коссово оказался в так называемом Остланде [Ostland] (Восточном Крае) и входил первоначально в состав Слонимского Окружного Комиссариата [Slonimski Okregowy Komisariat]. Немцы применили здесь управленческое разделение 1915-1918 годов, когда эти территории уже однажды оккупировались ими. Вскоре затем неподалеку от Коссова в селе Альба [Alba], расположенном в каких-то 10 км в направлении Ружан [Rózana], больше на северо-запад, образована граница между Осталандом и Восточной Пруссией [Prusy Wschodnie⁽¹⁶⁾], включившей белостокское [województwo bialostockie] и частично полесское воеводства [województwo poleskie]. Через некоторое время в Коссово прибыло подразделение пограничников, преимущественно солдаты в возрасте, по численности не более взвода [pluton⁽¹³⁾]. Разместились они в прежнем здании довоенного магистрата, выстроенном в 1934 году для школы, и в прежнем Центре охраны матери и ребенка, а также дошкольном учреждении [Osrodok Opieki Matki z Dzieckiem oraz przedszkola]. В Коссове формируется Шуцполицай [Schutzpolizei⁽¹⁷⁾] (охранная полиция), состоящая первоначально из добровольцев, главным образом поляков, потому в памяти жителей осталась она как «польская полиция». Некоторые из них не были жителями Коссова, а приезжими с незнакомыми мне фамилиями. Источники все время повторяют одни и те же фамилии полицаев: Федерович [Federowicz], Коморовский [Komorowski], Вальчак [Walczak] (сторож в школе, высокий с усами), Зылинский [Zylinscy] (отец и сын), Хельмар Яс [Jas Helmar], Грицевич [Hrycewicz] а также белорус — Георгий Гончарук [Honczaruk Gieorgij] и другие. Некоторые из этих полицаев потом расстреляны следующим полицейским формированием или ликвидированы партизанами¹⁰. Возвращены польские надписи различных учреждений. Не удивительно, что некоторые поляки в первый период оккупации получили власть. Были они «за Советов» наиболее преследуемой национальной группой. Многие из них пострадали от Советов. Семьи некоторых были вывезены в Сибирь или Казахстан. Часть из них видимо хотела за себя таким образом отомстить, вступив в полицию помогающую оккупантам. А немцы, зная об этом, первоначально охотно использовали ситуацию. Кроме того немцам очень была нужна организация гражданской власти, чтобы обеспечить себе поставки для войск и дешевую рабочую силу. И понадобились для этого прежние, опытные кадры, которые быстрее можно было организовать из числа поляков. Все указывает на то, что вначале главным организатором оккупационных властей в Коссове мог быть немецкий агент Клосек [Klosek]¹¹, мнимый беженец из центральной Польши, который ловко засел при советской власти в десятилетней Коссовской школе в качестве учителя немецкого языка и географии. Вид его в мундире гитлеровского офицера с мертвой головой на фуражке вызывал удивление и пугал жителей {241} Коссова. Но он при встрече с местными жителями Коссова заверял, что не сделает им ничего плохого, потому что считает их порядочными людьми¹². А прежнюю ученицу Валу Гомолицкую [Homolicka Walia], которая с ним столкнулась, напуганную, когда-то не очень охотно учившую немецкий язык, приветствовал с улыбкой и словами: «А видишь, Вала, все же нужен немецкий язык!».