Г.К. — Насколько я знаю из рассказа партизана Якова Шепетинского, партизаны Пронягина после боя с немцами на 10-м шлюзе Огинского в районе Днепро-Бугского канала были вынуждены в конце осени сорок второго года вновь вернуться в пинские леса. Пронягин знал, что произошло с семейными лагерями, организованными по его приказу?

З.З. — Конечно, он вскоре узнал об этой трагедии. Павел Васильевич вместе со своим связным Борей Юдковским специально вернулся в «Волчьи норы», чтобы узнать о судьбе Коссовского еврейского семейного лагеря. Его в лесу встретил Бобков, и по военному отрапортовал: — «Товарищ командир. Докладываю вам, что одним ударом избавился от этого барахла! Все еврейское барахло ликвидировано!»... Юдковский мне потом рассказывал, что Бобков повторил этот доклад дважды, сияя от гордости.

Но Пронягин, узнав подробности всего происшедшего, не стал докладывать генералу Комарову (Коржу), кто виноват в первую очередь, что почти тысяча евреев была вырезана немцами, и только потому, что Бобков не выполнил его приказа.

Я бы хотел детально остановиться на гнусной личности этого палача Бобкова.

Бобков зимой сорок второго уже организовал свой отряд «Советская Белоруссия», и генерал Корж, у которого Бобков ходил в любимчиках, утвердил его в этой должности.

Но Бобков не унимался, решил всеми силами «помочь немцам» и сделать в лесах «юденфрай»: — «местность свободную от евреев». Оказалось, что в лесах, после осенней тотальной облавы собрались чудом спасшиеся 130 евреев из различных уничтоженных немцами семейных лагерей и стали строить себе землянки, чтобы пережить наступающую зиму. Бобков прислал к ним своих партизан, и они предложили евреям помочь партизанам в заготовке продовольствия на зиму. Направили группу с заданием засолить добытое свиное сало, спрятать его в бочки и закопать в тайнике. Среди этой группы было двое евреев. Кто-то донес, что они украли кусок сала, и их, голодных и измученных, обыскали, но ничего не нашли. Бобков взял этих двух евреев, потом привели откуда-то еще одного молодого еврейского парня, и Бобков повел их к землянкам еврейского семейного лагеря и сам их лично расстрелял на глазах у всех.

И даже если бы в действительности они украли кусок сала из-за постоянного голода, надо ли было их казнить, как немцы убивали в концлагерях за кражу кусков гнилых овощей? За продовольствием для семейного лагеря Бобков приказал посылать в села только евреев, которые группами по 3-5 человек, с одной винтовкой на всех, заходили в деревни, где их кольями и топорами забивали насмерть местные крестьяне, как «грабителей и мародеров», а Бобков радовался, когда ему сообщали об очередном таком убийстве. В 1943 году, когда в леса пришли десантники и установили какой-то «более-менее порядок», некое шаткое подобие настоящей Советской власти, атмосфера в «Волчьих норах», во «Владениях Бобкова» не изменилась к лучшему, он продолжал строить козни и не оставлял евреев в покое. Решил Бобков подыскать подходящее место для своего отряда и приглянулись ему еврейские землянки. Он заявился в этот семейный лагерь и приказал евреям выметаться оттуда. Когда ему в ответ сказали, что он не имеет права выселять людей из землянок силой, то Бобков ответил: — «Я вас всех одним пулеметом из землянок выведу и перестреляю!». За евреев заступилась группа московских десантников, находившаяся неподалеку, но Бобков был неумолим. Он приказал евреям перебраться в редкий лес, находившийся близко к Коссово, где стоял немецкий гарнизон и рота полицаев. Евреи были вынуждены подчиниться приказу, уйти из своих землянок и построить новые. Но и на новом месте они не нашли покоя. Местный крестьянин привел к землянкам полицаев, которые схватили евреев и расстреляли на месте 55 человек, а остальных погнали в райцентр. В суматохе несколько евреев сумели сбежать и наткнулись в лесу на партизанскую засаду из отряда Бобкова. Среди сбежавших была польская еврейка из Лодзи по фамилии Шалк, которая незадолго до войны вышла замуж за армейского политрука. Беглецов привели к Бобкову, и он обвинил Шалк в том, что она немецкая шпионка и именно она привела немцев и полицаев из белорусской «Самоаховы» к партизанскому лагерю. Бобков приказал убить эту женщину, что и было немедленно сделано его партизанами... И отца Яши Шепетинского лично убил Бобков...

И я один раз чуть не стал жертвой Бобкова.

Еще в свое время меня предупредил мой партизанский товарищ Мишка Балановский, что Бобков искал меня и намеревался расстрелять, как расстрелял политрука Коссовского семейного лагеря сразу после осенней облавы 1942 года. В феврале 1944 года, я, как командир отделения партизанского отряда имени Кутузова бригады имени Ленина, получил задание вместе с группой из четырех партизан, знающих местных жителей и подозревающих некоторых из местных в том, что они прячут оружие и воинское снаряжение и обмундирование, проверить этих людей и отобрать оружие, в случае, если оно будет обнаружено. Заходим в большую деревню, в первом же доме нашли у крестьянина армейскую плащпалатку. Мы не знали, что на другом конце деревни расположился штаб бригады имени Пономаренко, где Бобков был одним из главных.. Крестьянин, в доме которого мы побывали, «обогнал» нас, прибежал в штаб, увидел там Бобкова и сообщил ему, что «в хату зашел жид и ограбил меня!».

Бобковские партизаны нас моментально окружили и завели в штаб к своему начальству.

Бобков сразу меня узнал и с ухмылкой спросил: — «Ну что, Зимак, ходишь тут по селам и крестьян грабишь?Вот так ты воюешь!? Переключаешь немецкие указатели с востока на запад!». Стал хохотать, позвал своего адъютанта и тот заорал: — «Сдать оружие!».

Не ожидая ответа, он сорвал с моего плеча автомат ППШ с круглым диском (недавно полученный мной, после доставки оружия в нашу бригаду самолетом с Большой Земли). Затем оставили меня одного и стали допрашивать моих партизан. Убедившись, что мы никого не грабили, а выполняли задание командира, что все это ложь и клевета, Бобков распорядился меня отпустить. Он уже не мог позволить себе без причины, на глазах у всех, расстрелять еврея-партизана из другой бригады. Это уже был сорок четвертый год, и, после установления единой системы управления партизанским движением в Западной Белоруссии, «наглые» расстрелы евреев партизанами почти прекратились, но антисемитизм в отрядах остался и не шел на убыль...

Что стало с Бобковым после войны я так точно и не узнал, а слухи ходили разные.

Г.К. — Вы сказали, что Бобков имел армейское звание полковника, но по некоторым архивным документам он упоминается, как капитан. У меня в связи с этим есть вот какой вопрос. Скажем, приходит в партизанский отряд Пронягина полковник-окруженец или армейский майор, сбежавший из лагеря военнопленных. Пронягин на начало войны имел звание старшего лейтенанта, был командиром роты. Соблюдалась ли в таких случаях армейская субординация, установленная уставом Красной Армии. Имел ли такой полковник сразу право занимать командную должность в отряде или бригаде?

З.З. — Прежнее звание командира-новичка пришедшего в отряд «из примаков» или после побега из плена никакой роли на первых порах не играло. Насколько мне запомнилось, все вновь пришедшие в отряд бывшие кадровые командиры начинали воевать в лесах как простые рядовые партизаны и были обязаны зарекомендовать себя в боях.

В первой половине 1943 года в отряд имени Щорса пришел «из примаков» бывший армейский полковник, но его даже не поставили командиром взвода. Потом началась немецкая блокада, и в одном из боев немцы и полицаи прижали нас в болотах.

Пронягин говорит полковнику: — «Ну что, товарищ полковник, бери взвод, покажи на что ты способен. Выручай отряд». В это время полицаи стали атаковать нас прямо через болото. А полковник этот струсил, растерялся, и отказался принять командование, и Пронягин приказал его расстрелять..

Г.К. — Октябрь 1942 года. Вы с Александрой уцелели после разгрома Коссовского семейного лагеря. Что происходило с Вами далее?

З.З. — В лесу мы встретили трех вооруженных партизан, бывших военнопленных: украинца из Полтавы старшего лейтенанта Михаила Балановского и двух лейтенантов — сибиряков, русских ребят Сашу Феофанова и Федосеева. Мы примкнули к ним и стали скитаться вместе по лесам. Нашли несколько схронов со спрятаной партизанами мукой, жили в лесных норах, периодически заходя в деревни на добычу продовольствия.

Как-то своровали поросенка, принесли его в лес, разожгли костер, и в это время по нам стали стрелять, организовавшие облаву полицаи. Пришлось уходить, отстреливаясь. Несколько раз мы нападали на полицейские посты и патрули, убивали полицаев, добывая себе оружие и патроны. Миша Балановский был у нас за старшего, он, выросший в Полтавской области, великолепно ориентировался в лесных массивах, будто постоянно раньше тут проживал. Человек исключительной физической силы и неповторимой смелости и порядочности. В июне сорок первого он оставил дома беременную жену Марусю и ушел на фронт, но увидеть свою семью ему так и не довелось...

В лесах бродили небольшие группы состоящие из бежавших из концлагерей военнопленных, но эти группы нередко были бандитского толка, они грабили крестьян, насиловали женщин, и часто убивали встреченных в лесах евреев или одиночек, выбиравшихся с оружием из окружения. Мы несколько раз нарывались на такие банды, но Балановский нас с Александрой защищал, не позволил нас разоружить и убить.

Ему бандюги говорили: — «Пошли с нами, вы же русские, что вы этих жидов с собой таскаете? Давайте, мы, пархатых сами на месте порешим!», но Балановский отвечал: — «Я вам их убить не дам. Они со мной пойдут»: — «Да, давай их постреляем к такой-то матери, что ты с ними возишься!»: — «Нет!». На одну из таких групп нам пришлось наткнуться дважды. В первую встречу они порывались нас застрелить, а вторая встреча состоялась, когда мы пытались перейти железную дорогу Брест-Москва, тщательно охраняемую жандармерией и полицией. Была сильная непогода и мы зашли в большой дом согреться. Здесь находилась уже знакомая нам группа бандитов, за главаря у них был некто Николенко. В хате также прятался от ненастья русский партизан-одиночка с еврейской девушкой Лией, с которой он вместе бродил по лесам, и которую охранял и берег. Бандиты Николенко, увидев нас, обвешанных оружием, зарываться не стали, да и мы все замерзли, как последние собаки, и, наверное, уже ни у кого не было сил выяснять отношения. Мы легли на пол, но на сердце у меня было очень тревожно. Хозяйка еще нам сказала, что неподалеку в домах расположились районные полицаи. И тут началась перестрелка. Нам с боем пришлось прорываться, отходить в лес. Жена порезала себе ноги об колючую проволоку, натянутую низко над землей по окраине села, но мы оттуда выбрались... Потом выяснилось, что нас предал муж хозяйки. Он через дыру в крыше выбрался из дома и побежал к полицаям, рассказал, что в его хате прячутся партизаны.

Этого мужика мы потом за предательство убили, а дом сожгли дотла.

После войны, в Минске, случайно в автобусе я встретил того русского партизана, оберегавшего еврейскую девушку Лию. Он, смахивая слезу, рассказал, что потерявшись во время ночной перестрелки, Лия зашла в дом к местному крестьянину, тот ее сразу выдал полицаям и Лию повесили. А командир этой бандгруппы Николенко после войны поселился у нас в области в Давид-Городке, и когда его НКВД арестовало как предателя и дезертира, он стал утверждать, что был «настоящим советским партизаном», мол, есть такой Зимак, найдите его, он подтвердит, как мы вместе от полицаев отстреливались....

После долгих, полных опасности и лишений скитаний по лесам, мы в районе деревни Гоцк Ганцевического района встретили партизанов из отряда имени Щорса.

Командир Пронягин сразу узнал меня и Александру. Балановского назначили командиром взвода, а сибиряков направили в мастерскую по ремонту оружия. Я и жена стали рядовыми партизанами, нас поначалу отправили в караульный взвод.

Балановский вскоре погиб, и точные обстоятельства его гибели я узнал после войны в Бресте. Взвод Балановского возвращался с задания, а Мишка был в тот день, видимо, больной, плохо себя чувствовал, и, потеряв силы, он отстал от своих партизан, присел передохнуть. Никто не заметил, что в движущейся цепочке не стало взводного командира. Балановского, обессилевшего, обезоружил местный лесничий, связал, и затащил в деревню Гаврильчицы, где стоял гарнизон «черной полиции».

Полицаи долго издевались над Балановским, зверски избивали его до полусмерти, посадили на цепь возле собачей будки, а потом расстреляли...

Когда я оказался вновь у Пронягина, то удивился, а где еврейская 51-я партизанская группа? я из знакомых ребят оттуда никого не встретил.

Оказалось, что в декабре 1942 года руководитель подпольного обкома Клещев и генерал Комаров (Корж) приказали расформировать отдельную еврейскую роту и всех партизан раскидали под разным ротам. Восемь евреев перевели в в 52-ю роту (непосредственно отряд имени Щорса), 28 евреев в 55-ую роту ( впоследствии отряд бригады имени Котовского), и еще 29 бывших узников слонимского гетто в 56-ю роту, также вошедшую в состав бригады им.Котовского. Двадцать с лишним раненых евреев были оставлены в лесах, а вернее сказать — брошены на произвол судьбы еще осенью, при прорыве отряда на восток (им посчастливилось уцелеть и влиться впоследствии в бригаду «дяди Васи»).

Шестьдесят еврейских партизан к тому времени уже погибли в боях, а пятнадцать человек, в том числе одна женщина, нашли свою смерть от партизанских рук.

Так закончила свое существование 51-я еврейская партизанская рота (группа), насчитывавшая при формировании 170 человек...

В феврале 1943 года, когда замерзли болота, отряд Пронягина (свыше 500 человек) был вынужден уходить вглубь лесов. Полицаи собрали крупные силы и стали проводить тотальную облаву. В тот день я находился в дозоре на краю леса, стоял сильный мороз, трещала кора деревьев, и чтобы не околеть от холода, я, плохо одетый и обутый, все время крутился на месте. Была лунная ночь. И тут я заметил, что по дороге движется большая колонна «черной полиции». Я побежал назад, чтобы предупредить своих, мне стреляли вдогонку и две пули прошили шинель, но меня не задело. Полицаи окружили лес, но внутрь заходить побоялись, не рискнули. В отряде стали подходить к концу боеприпасы и продовольствие, путь к населенным пунктам был для нас перекрыт. Партизанам, чтобы как-то прокормиться, пришлось зарезать всех отрядных лошадей.

И тут для евреев отряда наступила самая тяжелая пора...

Г.К. — Почему «только для евреев»?

З.З. — В эти трудные дни, под разными надуманными предлогами и ложными обвинениями, началась резня. Власть в отряде узурпировал комиссар Егоров Сергей Егорович, присланный вместе раненого комиссара Дудко. Ему помогал во всем начштаба Карп Мерзляков. Этих двух сволочей объединяла животная ненависть к евреям...

Партизаны и так мне рассказали, что в бою на 10-м Огинском канале Мерзляков лично в спину выстрелил в командира 51-й еврейской группы старшего лейтенанта Федоровича, нанеся ему смертельное ранение, пуля вышла через живот. Двое партизан это видели своим глазами, но молчали, прекрасно понимая, что в этом отряде, им, «западникам», «польским жидам», никто не поверит, их просто обвинят в клевете и расстреляют.

Но в начале 1943 года в отряде стало твориться нечто невообразимое...

Один партизан, карелофинн по национальности, донес начальнику штаба Мерзлякову, что партизанка Ривка Куница прячет у себя золотое кольцо, тем самым нарушив приказ о сдаче всех ювелирных изделий в штаб. Мерзляков сразу приказал своему подручному палачу Федьке-«Мяснику», зарезать Ривку. Когда Портнягин узнал о зверском убийстве партизанки, то вызвал к себе бывшего ювелира Имбера и попросил посмотреть это проклятое кольцо, стоившее жизни молодой девушке. Имбер сказал, что кольце медное, и в нем нет ни малейших признаков наличия хоть какой-то доли золота.

Следующим по приказу Мерзлякова убили партизана Залмана Шустеровича, его обвинили в том, что он бросил свою винтовку. На самом деле у него первый раз вырвали винтовку из рук сами партизаны, когда он сидел в санях. Залман смог догнать этих бандюг в партизанском обличьи, и забрать свою винтовку назад. Но во второй раз его просто выкинули из саней, а винтовку привезли в штаб к Мерзлякову, мол, смотри товарищ начштаба, что «жиды вытворяют, воевать не хотят!». Привели в штаб Шустеровича. Мерзляков кивнул головой Федьку-«Мяснику», и еще один из наших партизан был зарезан. Да и сам Мерзляков не гнушался лично убивать еврейских партизан отряда. Стояли в карауле двое, один местный белорус, другой — еврей Кандельштейн. Белорус заснул на посту, а Мерзляков застрелил за это Кандельштейна, так как белорус стал утверждать, что он не виноват, мол, не было такого. Сначала он приказал командиру отделения Пшеничникову убить оклеветанного партизана, тот отказался, тогда Мерзляков вытащил свой пистолет и сам убил его... Но это были еще «семечки».

Агрессивный антисемитизм в отряде возрастал с каждым днем. Я однажды спросил у старшего политрука Артема Аветисяна, почему такое у нас в отряде происходит, где Советская власть? и политрук, негодуя и возмущаясь, ответил мне, что все это дело подлых рук Мерзлякова. Его, Мерзлякова, поддерживают партизаны «из беглых военнопленных», которым еще в лагерях немцы внушили, что во всех бедах виноваты коммунисты и евреи. Потом он мне сообщил, что группа из бывших военнопленных собирается убить Пронягина и отдать власть в отряде Егорову и Мерзлякову, и он, Аветисян, вместе с пулеметчиком, карачаевцем Годжаевым и еще несколькими окруженцами, воюющими с Пронягиным с самого начала войны, организовали круглосуточную охрану командира отряда, ожидая покушение на него...

Последнюю точку в этой «антисемитской истерии» поставил комиссар Егоров.

При Егорове агрессивный антисемитизм отдельных партизан преобразовался в идеологический и партийный. Весной 1943 года он собрал отрядное партийное собрание, и сообщил, что поступил приказ из Главного Штаба Партизанского Движения Белоруссии — изгнать всех евреев из партизанских отрядов, поскольку они: 1 — Все оппозиционеры были евреями (подтекст: всех оппозиционеров расстреляли) 2 — С приближением немцев к Москве, евреи создали панику и «сломя голову, вместо защиты столицы, бежали из Москвы»...3 — Местное население недовольно наличием в отрядах партизан-евреев, которые грабят крестьян. Ну, и главный «тезис» комиссара Егорова: — Еврейские партизаны трусливы, небоеспособны, и они только ослабляют отряды при выполнении боевых заданий. (Все это являлось дикой клеветой от первого до последнего слова. Достаточно сказать, что большинство подрывников отряда были евреями, например Натан Ликер, Кремень и Имбер, каждый из них имел к середине 1943 года на своем счету больше десяти подорванных немецких эшелонов, а Ликер к концу войны пустил под откос 28 немецких поездов, в два раза «перевыполнив норму» на звание Героя Советского Союза, которого, он, конечно, так и не получил. Другой партизан, беглец из слонимского гетто, Зорах Кремень лично и в группе подорвал 20 эшелонов).

Егоров сказал, что это решение партии, воля Родины, и евреев решили «отправить в шалман» — изгнать из отряда. Еще во время собрания из землянки выскочил один политрук и крикнул: — «Евреев будут выгонять!». Пронягина на это партийное собрание даже не запустили, я подошел к нему, и он, даже не ожидая моих вопросов, сказал: — «Зимак, я беспартийный, из семьи раскулаченных, что я могу сделать? Через три дня должны прилететь десантники из Москвы, я попрошу их посодействовать, чтобы вас вернули в отряд». На следующий день объявили список на 28 партизан-евреев, которые должны первыми покинуть отряд имени Щорса. Среди них были 4 девушки: моя жена Александра, Ира Вайсфиш, Юля Ильитская, Дора Деретинская.

Евреев-подрывников, пулеметчиков и разведчиков в первый список не занесли.

Мы покинули отряд, но кто мог знать, что Егоров приготовил нам расстрел.

Один из коммунистов присутствоваших на собрании, Андрей Охорзин, догадался, что замышляет комиссар, и намекнул об этом старому коммунисту Владимиру Емельяновичу Пилецкому, моему товарищу. Пилецкий сидел как коммунист в польских тюрьмах и был настоящим интернационалистом и честным человеком. Он заявил Егорову: — «Если вы их выгоняете, то я ухожу вместе с ними». Именно он нас и спас. Наш уход из отряда проходил в тягостной тишине, партизаны отводили глаза в сторону...

Мы отошли от лагеря километра на четыре, как нас окружила в лощине группа верных Егорову партизан с ручными пулеметами и старший из них заорал с пригорка: — «Все ложись! Сдать оружие!». Мы залегли, с трудом понимая что происходит, неужели наши бывшие товарищи, с кем еще вчера мы делились последним куском хлеба и вместе ходили под смертью, будут в нас стрелять?!? И тут с земли поднялся Пилецкий: — «Если вы хотите нас убивать, выполнять свое гнусное дело, то начинайте с меня. Я старый коммунист. Давай, стреляй в меня! Но через три дня прилетят десантники, и вас за это злодеяние будут судить по законам военного времени. Не торопитесь совать свою голову в петлю. Подождите десантников. Если они за нами не придут, то можете расстреливать!».

И даже самым отпетым егоровским «отморозкам», видимо, было не совсем по душе, нас расстреливать, тем более оружие мы не сдали, и приготовились к отпору. Да и о прилете десантников все знали, уже приходили связные от них и появление «москвичей» ожидалось со дня на день. Вы не поверите, но почти трое суток мы лежали в окружении бандитов-егоровцев, пока не прискакал с группой партизан старый комиссар отряда Дудко и не приказал бандитам немедленно уйти. Дудко после ранения как раз вернулся в отряд, узнал о свершившемся произволе, и бросился к нам на выручку. Дудко сказал, что все, кто имеет желание вернуться в отряд имени Щорса, пусть следуют за ним.

Но мало кто из нас захотел возращаться и снова воевать бок о бок с людьми, которые нас фактически предали. Владимир Емельянович Пилецкий повел нашу группу на восток и через несколько дней мы оказались в недавно образованной бригаде имени Ленина, которой командовал капитан Василий Александрович Васильев, комиссаром был Иван Зиберов, начальником Особого Отдела был Боран-Сорока. Изгнанников из отряда имени Щорса распределили по бригаде, и я с женой попали рядовыми партизанами в отряд имени Кутузова, которым командовал кадровый армеец Клюев.

В этом отряде тогда было всего человек пятьдесят, кроме меня и Александры во взводе оказалось еще два еврея: окруженец Смоленский, и один бывший портной, очень слабо владевший русским языком. В бригаде Васильева открытых выступлений против партизан-евреев уже не было.