Без сомнения, командование штрафной экспедиции воспринимало согнанное население как симпатизирующее и сотрудничающее с советскими партизанами. Все указывало на то, что гитлеровцы имели намерение расправиться с прокоммунистическим — по их мнению — населением, о чем могли свидетельствовать выстроенные наготове на главной улице Т. Костюшко (теперь 3 Февраля) и на улице Независимости (в настоящий момент Т. Костюшко) 12 больших авто, прикрытых брезентом, что недвусмысленно указывало на то, что немцы прибыли с намерением вывезти собранное на стадионе население за город и расправится с ним, подобно тому, как, например, сделали с коссовскими евреями. Немцы требовали выдачи коммунистов, а также евреев из смешанных семей, которым удалось сбежать незадолго до ликвидации гетто. По мнению В. Савицкого [Sawicki Wladyslaw], знающий немецкий язык Александр Курецкий [Kurecki Aleksander] (1895-1946) {275} сосед моего дедушки Иосифа Ляско [Lasko Józef] (1869-1944) и учитель, пан Витольд Стражецкий [Strazecki Witold], старались убедить командира штрафной части, что согнанные на стадион люди никогда не были коммунистическими активистами, не сотрудничали с советскими партизанами и не замечены в чем либо плохом немецкими властями⁷. Эти старания, однако, не дали никакого результата. Зато решающую роль в этой трагической ситуации сыграл «батюшка» отец Василий Антоник [Wasilij Antonik] (1895-1972), православный священник⁸, который в сутане и с крестом на груди клялся, что в городе нет коммунистических активистов. Вторил ему другой православный священник, иеромонах из села Мизгеры, которого гитлеровцы привели на стадион с мельницы, куда он как раз в этот день приехал молоть зерно⁹. По мнению Екатерины Кикун [Katarzyna Kikun] урожд. Человской [Czelowska] (род. 1926) у немцев был свой переводчик, но и при его посредничестве с. В. Антоник долго убеждал командование штрафной экспедиции. И напоследок заявил: «Я клянусь на кресте и на своих детях, что ни партизан, ни коммунистов у нас нет. А если вы хотите кого-нибудь убить — говорил — это я ну-ну меня в первую очередь, а только потом других». В дальнейшем благословил наперсным крестом согнанное население, долго молился и еще раз благословил и отошел. «Если бы не он, всех убили бы»¹⁰. Конечно, отец В. Антоник обманывал, в Коссово были коммунистические активисты, хоть не в таком числе, как представляли это себе немцы. Позднее, когда «священнику» бросали, что, будучи священником, солгал, тот заявил: «Если врешь для спасения невинного человека, это не грех», а он ведь спасал, прежде всего, невинных. Я утверждаю, что до сознания немцев начали доходить утверждения православного священника, потому что они точно знали, что власти коммунистической Белоруссии перед началом войны преследовали православное духовенство и закрывали церкви. Поэтому для них он мог быть наиболее правдивым представителем согнанного на стадион населения. {277}

Спаситель Коссово о. Василий Антоник (1895-1972)
Фот. Иосиф Шиманчик

{278}

Проведенные переговоры задержали намерение командования штрафной экспедиции, но не полностью его убедили, потому что, несмотря на все это немцы зачитали список из 12 заложников, который составил Иван Жук [Zuk Iwan] (1907-1970), — задерживаемых жителей — мнимых коммунистов или коссовских активистов. Были там Ольга Богдусевич [Bogdusiewicz Olga] (1906-1993), Павел Дылко [Dylko Pawel] (1905-1980), Антон Плискевич [Pliskiewicz Anton] (1898-1967), Иван Кравцевич [Krawcewicz Iwan] (19051992), Мария Слушник [Slusznik Marija] (1906-2006)¹¹, Владимир Туркиневич [Turkiniewicz Wladimir], и другие.

Из этого списка 11 человек немцы вывезли в Нехачево и поместили в барак, окруженный колючей проволокой. В селе находилось командование карательной группы для окраинных местностей. В дальнейшем перевезли их в село Затишье [Zacisze] и поместили в сарае с очевидным намерением сжечь их живьем. Двенадцатым лицом, которого не оказалось на стадионе, была моя мать, Люба Иванец [Iwaniec Luba] (1906-1995), которой в то время не было в Коссово. В список заложников она попала наверно только потому, что в 1939-1941 годах была членом Городского Совета. В совет была избрана по рекомендации школы, которая хотела иметь своего беспартийного представителя в городских органах. Большинство учителей в школе были приезжими, а нужен был кто-то, кто представлял бы местное население. Мать соответствовала почти всем критериям, требуемым в то время: была «тутейшей» [tutejsza⁽²²⁾], происходила из малообеспеченной семьи, владела белорусским, польским и русским языками. Однако, будучи наставницей младших основных классов в Коссовской десятилетней школе, постоянно имела конфликты с руководством школы и партийными властями за свои религиозные убеждения и активное участие в богослужениях, что в те времена считалось недопустимым.

Я не знаю в точности, почему репрессивные силы не решились на совершение группового убийства собранного на стадионе гражданского населения. Наставленные на них пулеметы наводили ужас на согнанное население, а на телефонных столбах аж до леса сидели немецкие стрелки, вызывая ужас и беспокойство. Не было никаких шансов для побега, хоть двум парням, Сергею Филиповичу [Filipowicz Siergiej] (род. 1931) и Михаилу Плискевичу [Pliskiewicz Michail] (1928-1999), это удалось. Выскользнули они по долине реки Мутвицы и с чердака сарая Филиповича наблюдали за ходом событий, потому что домой боялись вернуться.

Обращение немцев было очень суровым, хоть были исключения. С течением времени некоторые из них становились больше снисходительными, особенно после того как достаточно подробные обыски не дали результатов. Не нашли в городе ни оружия, ни скрывающихся разыскиваемых лиц. Как сообщает К. Кикун [Kikun Katarzyna], некоторые гитлеровцы понимали польский язык, или говорили по-чешски. Поэтому также трудно поверить, чтобы без их согласия Игнатий Гриб [Hrib Ihnatij] мог выбраться из стадиона и перейти через реку Мутвицу, дойти {279} до своего дома, расположенного на Костельной (в настоящий момент Г. Горького) улице и вынуть из горячей печи хлеб, а в дальнейшем без препятствий вернуться с новоиспеченной буханкой хлеба¹². Не протестовали также, когда этим хлебом начал одарять детей и стариков. На другом конце стадиона среди согнанных жителей была Елизавета Тринда [Trinda Jelizawieta], которую гитлеровцы беспрепятственно отпустили домой за едой для детей. Принесла она тогда хлеб и «картофельную кашу», которую держала в хлебной печи¹³. Неожиданным было также отношение одного из немцев, когда напротив него стал четырех с половиной летний Евгений Оковитый [Okowity Jewgienij] и начал с завистью смотреть, как тот ел суп из котелка. Немец не выдержал взгляда ребенка, прервал еду, позвал его мать, дал ей свой котелок с супом и велел из него накормить детей¹⁴. В. Савицкий в своей работе пишет, что «во время обыска у одного из жителей нашли в тайнике разобранную и спрятанную перед тем партизанами гармонь». А когда вечером вернулись со стадиона домой, «гармонь увидели на застеленной кровати». Означало это, что кто-то ее собрал и на ней играл. То, что В. Савицкий не сообщил фамилию владельца гармони, сильно подрывает подлинность информации и позволяет думать, что автору хотелось, прежде всего, на обратить внимание на поведение гитлеровцев по сравнению с поведением партизан, от которых нужно было прятать разные предметы опасаясь грабежа. Сам В. Савицкий тем не менее замечает, что это был «единичный случай»¹⁵. Другие гитлеровцы вели себя достаточно грубо. По возвращении со стадиона многие жители застали свое жилье сильно разгромленным. Кроме того, когда жителей разгоняли по домам, многих били, не щадя даже старух. Восьмидесятилетнюю Елену Шлезник [Sleznik Jelena], слабую, болезненную старушку гитлеровцы били плетью, покрикивая «что, не хочешь идти домой!». Напуганная старушка, полу-живая, едва дотащилась домой и сразу упала на колени перед иконой, заливаясь слезами звала: «Боже, что же это. Мать с отцом меня никогда не били, а сейчас со мной делают такое на старость!?¹⁶.

По-моему предпринятая карательными силами операция в Коссово, не была скоординирована с коссовскими оккупационными властями в Ивацевичах, потому что эти самые силы не очень считались с местными властями. И когда весть об операции дошла до Ивацевичей, решили, вероятно, вмешаться. Видимо, удалось убедить командование карательных сил, что в Коссово настроения в отношении партизан не самые лучшие, особенно после множества грабежей и убийств, и тем самым были подтверждены {280} слова с. В. Антоника [W. Antonik] и других. Вероятно, поэтому командование карательных частей решило около 18 часов отпустить всех домой. Голодные люди были истощены не только физически, но и морально. Некоторые даже спустя некоторое время не ночевали дома в опасении, что гитлеровцы могут еще изменить решение.

Наихудшей была судьба заложников, задержанных в Нехачево. Мне кажется, что были предприняты некие усилия. Считается, что важную роль здесь сыграла Ольга Винницкая-Калиновская [Winnicka-Kalinowska Olga], женщина очень деятельная при любой власти. Это ее усилия привели к приезду в Нехачево специального представителя Гебитскоммиссариата (Giebietskommissariat⁽⁷⁾ — Краевого Комиссариата) из Слонима, что послужило освобождению заложников. Госпожа Ольга Винницкая-Калиновская имела свои личные мотивы, потому что один из заложников, Антон Плискевич [Pliskiewicz Anton], был ее дядей. Освобожденные заложники пешком вернулись домой под утро после многих дней задержания. Кто-то утверждает, что определенную роль в освобождении заложников сыграла также дочь священника отца В. Антоника, Оля [Olja], знавшая немецкий язык, а кроме того, к недовольству отца, нравившаяся одному из жандармов.

Осенью 1942 г., после проведения немцами первой широкомасштабной крупной карательной облавы на партизан, оккупационные власти решили вернуться в Коссово, не посчитав правильным оставить такую большую территорию не подконтрольной себе. К этому времени, во время немецкой оккупации в соответствии с административным делением, использованным еще в 1915-1918 годах, Коссово относилось к Слонимскому Окружному Комиссариату [Slonimski Okregowegy Komisariat] и подчинялось военным властям. Но затем это деление было изменено, когда в сентябре 1942 г. на этом пространстве Белоруссии был создан аппарат гражданской администрации [aparat administracji cywilnej]. Ивацевичи стали местом размещения управления нового повета, входящего в состав Барановичского окружного Комиссариата, а Коссово — довоенное местопребывания администрации уезда — понижено до уровня гмины, с ограничением до минимума ее полномочий¹⁷.

Полиция и немногочисленная жандармерия разместились в прежних объектах Пинеса, где перед выездом в Ивацевичи находились учреждения гражданской администрации. Местность укреплена и обеспечена от возможной атаки партизан. С юго-востока окружена оно заграждениями из колючей проволоки и сооружены дзоты из бревен и песка. Начала также действовать гражданская администрация. В первые месяцы после возвращения в городе временно располагался большой военный контингент.