Иванъ Эремичъ

ОЧЕРКИ БѢЛОРУССКОГО ПОЛѢСЬЯ

Адаптация к современному русскому языку,
оглавление и вступление:
© А.В.Королёв.

ЧАСТЬ 4.

[Книга 11 Вестника Западной России за 1867 г., стр. 95 — 117]

Природа, окружающая прежде описанного мною человека, природа дикая, разнообразная, оригинальная, еще неисследованная, далеко любопытнее всего того, что может создать воображение степняка. Если были люди, восхищавшиеся однообразием степи, имевшие даже находить в ней и среди ее ощущения, не чуждые поэзии (44); то где взять красок для изображения богатства природы полеской, как передать разнообразие впечатлений, производимых ею на душу наблюдателя! В полеской природе все замечательно: и воды, и земля, и лес, особенно последний.

*  *  *

Полесье-белорусское — едва ли не самая низменная часть европейского материка. Будучи назад тому несколько тысячелетий глубочайшим местом исчезнувшего с лица земли океана, — оно и доселе так низменно, что весной едва ли не третья часть его покрыта водою. Кроме судоходных рек, упомянутых мною в начале этого очерка, оно все изборождено реками меньшими и ручейками, все изрыто заливами, притоками, озерами и озерками, бродами, а особенно болотами. Полешуки говорят, что Припять нужно называть Три-пять, потому что в нее впадает 15 рек. А сколько каждая из этих рек принимает в свое лоно ручейков, рукавов, сколько, в свою очередь, рождает заливов, озерок, притоков, это одному Богу известно. Болота, то длинные как реки, то широкие как озера, подернутые дымкой легкого тумана, стелются пред вами до края горизонта и исчезают в синеве дали. Там, в глубине перспективы, подъемлются из болоте высокие острова, покрытые гигантской растительностью. Напрасно они манят к себе ваши взоры и желания! Нога ваша никогда не ступит на эту землю неведомую. Болото как будто покрыто сплошной растительностью; вы делаете шаг вперед, и вот скатерть, образовавшаяся на нем из переплетшихся корешков разных растений, вспучилась пред вами по грудь, а ноги увязли в зыбучую почву, а почва эта заволновалась вокруг вас саженей на двадцать. Вы заносите ногу, помогаете ноге руками, вскарабкались на образовавшийся пред вами недавно холмик, и пред вами новый. Остановитесь, вернитесь назад, или вы погибли! Поддерживавшие вас доселе тонкие нити корешков растений не выдержат далее тяжести вашего тела; предательская ткань разъединится и бездонная пучина ила примет вас в свои объятия, и хотя бы вы были вдвое выше Голиафа, вдвое сильнее Самсона, вас ожидает неизбежная, медленная, мучительная смерть; пучина бездонна; вы погибнете в муках одного из действующих лиц в романе Загоскина: «Юрий Милославский.»

Бывает раз лет во сто, что зной солнечный осушит влагу этих болот, хоть на поверхности их. Ил сгущается, твердеет, на нем образуются огромные трещины; полешук даже сеет просо на этом недавно образовавшемся, богатом свежими растительными силами, поле. Болотный торф иногда сам собою воспламеняется; там и здесь виднеются ночью огромные столбы зарева; картина страшная и грандиозная! Звери ищут спасения в воде, другие от ужаса бегут куда попало и даже появляются среди населенных мест. Любопытство влечет тогда человека на недоступные для него дотоле острова болотные. Он пошел, преодолел невероятные трудности, но достиг своей цели. Он дивится богатству животного и растительного царства этой новооткрытой страны; а четвероногие и двуногие ее обитатели еще более удивляются, видя среди себя существо доселе, быть может, невиданное ими, — без ужаса и злости пялят на него свои любопытные глаза, не подозревая даже в нем опасного врага своего и разумного владыки. Грянул выстрел, они только вздрогнули, изумились, переглянулись друг с другом и, поминутно озираясь на незваного огнедышащего гостя, бесстрашно и неторопливо убежали или улетели в глубь бора. Но вот глаза пришельца с изумлением остановились на двух соснах. И есть чему изумиться: между ними положена перекладина, очевидно, рукою человека, на ней висит колокол (45). Путник осматривается, подвигается далее, находит дотлевающие остатки скороспелых жилищ человеческих, видит обломки разной глиняной посуды, кости различных животных, замечает несколько насыпей с истлевшими над ними крестами, возвращается в раздумье домой, расспрашивает обо всем виденном им столетнего старца соседней деревни, и он передает ему такую повесть: «Отец мой сказывал мне, так передает старец рассказ отца, что когда воевал здесь швед и не щадил никого и ничего, морозы были так жестоки, что даже болота замерзли. Не надеясь нигде найти спасения от свирепого врага, мы ушли со всем своим имуществом в наши леса бесконечные. Но и здесь считая себя не вполне безопасными, попробовали пробраться на тот остров, который ты видел недавно. Попытка удалась; наша переправа совершилась благополучно, при пособии досок; мы наскоро устроились на нашем новоселье, повесили даже колокол, снятый нами с колокольни нашей церкви, как для того чтобы спасти его от похищения, так и для того, чтоб благовестить им в дни праздничные и воскресные и созывать народ в случае опасности, или какой либо другой надобности. Но у страха, как говорят, глаза только велики; неприятель не показывался; вокруг все тихо; лед только трещит от мороза на озерах болотных. Прошло недель около десяти. Мы послали на рекогносцировку хитрых и ловких парней в нашу околицу; чрез три дня они возвратились и донесли нам, что неприятеля давным-давно невидно и неслышно в окрестности. Мы собрались на скоро в обратный путь, захватив с собою только нужнейшее, ценнейшее и легчайшее имущество. Когда мы возвратились за остатками его (к числу их принадлежал и колокол), случилась оттепель; лед на болоте сделался рыхлым (это было в конце великого поста); мы пробовали перебраться к острову по доскам; опыт не удался; с слезами на глазах возвратились мы домой, а колокол так и остался на острове; потому что с тех пор болото не замерзало и не высыхало доселе. Скоро после того народ с торжеством отправился на описанный недавно остров, взял колокол, повесил его на незнакомой уже ему колокольне, и звон его, полтора почти века не раздававшийся в воздухе, по старому призвал православных на молитву Господню, и они набожнее перекрестились, торопливее поспешили в храм Божий, теплее помолились за себя и за души своих предков.

Вот вы, с ружьем на плечах, идете в раздумье по лесу; вот пред вами ручей. Вы хотите пробраться чрез него, — не тут то было: он глубок, он холоден как лед, несмотря на то, что в тени не менее 25° теплоты, по Реомюру. Но этот самый ручей не замерзает в самую сильную стужу; пар валит из него столбом при 25° мороза. Вы опускаете руку в воду, и, от обмана ли чувств, или и в самом деле, вода тепла, почти горяча. Пропитанная газами, наполненная миазмами, образовавшимися от разложения на свои элементы различных растений и животных, она не позволяет самому сильному морозу оковать льдом свою поверхность. Вы идете возле этой странной реченьки, ползущей змеей под навесом исполинских сосен, замечаете тропинки, проложенные к ней обитателями лесов, утоляющими в ней свою жажду, видите остатки плотин, возле них следы рудокопень, остатки медных, чугунных или железных заводов. Вы переходите плотину и снова углубляетесь в чащу леса, идете долго, и вот слух ваш поражает кваканье уток, в лице вам пахнул свежий ветерок, предваряющий вас о близости большого бассейна воды; вы прошли несколько шагов, поднимаете глаза, и пред вами широкое озеро, — озеро неведомое географии, знакомое немногим даже туземцам, оживленное бесчисленными стадами диких уток и гусей, населенное несметными стаями вьюнов и некоторых рыб. Озеро это по большей части есть море для тех речонок, с одною из которых недавно вы познакомились и, подобно им, и по тем же причинам, редко когда замерзает. Зная по инстинкту, а может быть и по опытности своих старожилов и вожатых, это оригинальное свойство подобного озера, — дикие утки и гуси и не думают с ним расставаться даже зимой. Они знают, что на юге им не будет житья ни привольнее, ни жирнее: там они не найдут такого обилия мягких и вкусных вьюнов и разных мелких и жирных рыб, какое, без труда и вояжа, валится им здесь в рот, так сказать, само собой. Они здесь до того жиреют, что почти теряют способность летать. А теплота южная для них несноснее здешней прохлады, весьма впрочем умеренной при их пушистых шубках. Разъезжая и бродя по своим надобностям зимой по лесу, крестьяне находят это озеро, видят на нем несметные стада пернатых, возвращаются домой, рассказывают о своем открытии, приглашают известных им стрелков из числа своих родных и друзей, кладут на сани, или привязывают к ним одну — две лодки, запасаются, конечно, ружьями и зарядами и отправляются к описанному недавно озеру. Устроившись кое-как на новоселье, охотники спускают лодки на воду, подъезжают на ружейный выстрел к птицам, хлопают в ладоши, птицы вспорхнули, по ним сделан залп из трех-четырех ружей, и десятки их валятся на воду и подбираются стрелками. Остальные взвились высоко на воздух, разбились на несколько отрядов, метнулись сюда туда, немногие нашли не замерзшую речонку и там укрылись на время от напасти, остальные, утомленные бесполезными поисками теплого и безопасного приюта, тучностью тела и жестокостью холодного воздуха, сгруппировались над озером, описали два три круга в воздухе, и с шумом плеснулись на тоже самое озеро, только лишь подальше от того места, на котором случилось с ними недавнее злополучие. Но птицам ли перехитрить человека! Пока они метались в разные стороны, люди скрылись; как только утки и гуси уселись, люди или делают дружный залп из-за кустов и болотных купин, или повторяют прежний маневр, и снова подбирают птиц в лодки десятками. Если стрелки сделают пять-шесть залпов, будет чем лакомиться до самого великого поста не только им, но и родным их друзьям и соседям, а особенно пан-отцу (священнику) и его семейству. Дьячка и пономаря они пригласят к себе на дом, на учту (угощенье) само собою — гости не будут так невежливы, чтобы явились к гостеприимным хозяевам с пустыми руками, без бутылки, то есть, в руках. Впрочем, дьячок и пономарь нередко сами бывают действующими лицами в этой охоте. Но часто подобное озеро есть бассейн воды, образовавшийся от стока вод болотных, и расположившийся в самом центре болота. Болото, окружающее озеро, простирается иногда на несколько верст и, как выше было замечено, весьма редко замерзает. К подобному озеру доступ не возможен. Несметные стада диких уток и гусей привольно и безопасно плещутся и пресыщаются в водах его, не страшась человека. В самом близком расстоянии озера от материка, их не достанет выстрел из самого лучшего французского карабина, каких довольно осталось у полешуков после 1812 г., а особенно в Минской губернии, после несчастной переправы Наполеона I чрез Березину. А если бы какой либо залив озера был и под выстрелом, утка не будет плавать днем по этому заливу: в случае опасности, она уплывает или улетает в даль озера.

Воды полеские, кроме обилия животных, живущих в воде и на воде, довольно населены и земноводными. Мало того, что гости, налетающие к нам всякую весну с юга, едва ли не оставляют целой трети своей в Полесьи, как стране, которая лежит на трепутьи к Великороссии, и предлагает такую просторную, привольную, роскошную и уединенную жизнь гостям своим, — в воде его живет бобр и выдра.

В больших реках не любит жить выдра, особенно бобр. Там он не может угоняться за добычей, там трудно ему воздвигать свои постройки; а если б это и удалось, течение раскидает их, песок занесет, плот и судно расшатают, или разломают их, — вообще тут беспокоит бобра и человек, и природа. Но за то речки узкие, уединенные, с берегами, поросшими крупным — черным лесом, как нельзя лучше удовлетворяют их потребностям и даже прихотям. Бобры сваливают огромнейшие липы, ольхи (редко другие, более твердые деревья черного леса), повисшие над речкою, или пользуются готовыми, сваленными водорезом, и из них, не учившись архитектуре, строят свои циклопические дома, более похожие на палаты исполинов, или дворцы Наяд, чем на жилье такого крошки, каков бобр. Их особенно много в некоторых речонках Минской губернии. Едва ли для них не любимее прочих — упомянутая мною река Случь. Она так загромождена постройками бобров, что в мелководье сплав лесных продуктов по ней не возможен. С трудом найдете хоть одно глубокое место в этой реке, не застроенное бобром. В подобных домах живет их многочисленное общество (46). В других реках и притоках они чаще живут парами. Тогда у них нет средств и необходимости воздвигать прочные и обширные здания: они строят себе жилье или в больших норах берега, покрытых всегда водою, или между корнями прибрежного дерева, или между ветвями огромного дуба, свалившегося в воду и потонувшего на дно реки. Выходя для своих нужд на берег, и притом всегда почти одним и тем же путем, бобр пролагает в траве довольно заметную тропинку. Эту тропинку подмечает человек, ставит насупротив ее под водою капкан с вечера, и бобр, почти только ночью или в раннее утро, выходящий на берег, попадает в эту западню. Хотя ловля бобров воспрещена была законом, несмотря на то полешук никак не мог от нее удержаться. Она так прибыльна, что если только промышленник поймает двух-трех бобров, у него заведутся деньги, весьма лишние. Мех полеского бобра далеко не так пушист и ценен, как камчатского; на нем, вовсе почти нет ости, особенно проседи; но за то струя бобровая, даже на месте, проданная жиду украдкой, покупается весьма не дешево. В общей сложности охотник выручит за хорошего бобра около 20 руб. Бьют, хоть весьма редко, бобров и из ружья. Это бывает особенно тогда, когда бобр катает на поверхности воды своих детенышей на какой-нибудь доске, или большой коре древесной. Столкнувшись нечаянно с жадным и жестоким врагом, он не бросит своих детей, проливает даже слезы, как бы прося пощады своим малюткам у человека; но что для человека слезы бобра, когда он часто смотрит равнодушно на слезы друга и брата! Он не пропустит случая воспользоваться богатою добычей, если только ружье у него под рукою. Я сам видал эти слезы, но, судя по физиономии и позе бобра, думаю, что это слезы ужаса, а не мольбы о пощаде.

Выдра также попадается в капкан, только реже, чем бобр. Ее бьют из ружья, на льду, возле проруби, или отталины. Охотник идет по льду реки, осматривает каждую проталину и, если только увидит, что вокруг ее разбросаны по льду искусно оглоданные остовы рыбок, — выходит на берег, притаится в каком-нибудь кусте, или за кустом и держит ружье наготове. Не пройдет иногда и полчаса, как поверхность воды взволнуется и из нее проворно выпрыгнет на лед черное, красивое, продолговатое (побольше обыкновенной кошки) животное, с трепещущеюся рыбкою в зубах. Вот оно отряхнуло с себя воду, бойко осмотрелось вокруг себя черными, зоркими глазенками, насторожило чуткие ушки, убедилось, по-видимому, в своей безопасности и начинает свой завтрак или ужин. Обманчивая уверенность! Полеский охотник не знаком с промахом — выдра не кончит своего завтрака или ужина: сверкнет выстрел, и кожа ее чрез несколько дней будет продана пану, или жиду за 2, за 3, иногда и более (смотря по величине и доброте кожи) руб.

По случаю низменной почвы Полесья, проселочные пути его сообщения так неудобны, что в иных местах едва ли можно сделать и 20 верст по одной какой-нибудь методе передвижения с места на место. Иногда приходится проехать верст пять на волах, столько же на лодке и около того пройти пешком. На лесных дорожках чуть-чуть заметны признаки давней и редкой езды бедных туземцев. Там, где прокатилось несколько телег, только трава немного помята, принижена и пожелтела, на остальных местах дорожки растут всякие грибы да молоденькие побеги соседних деревьев. Но всего неудобней и неприятней эти дорожки от попадающихся на них довольно часто луж или бродов, из которых иные бывают длиною с версту и более. Чем местность низменней и болотистее, тем, конечно, чаще такие броды тиранят и непривычного к ним путника, и везущих его бедных животных. Но большая половина этой тирании получается путником не столько от самих бродов, сколько от их обстановки и обитателей. Едва вы въехали в брод, как несметные полчища различных насекомых, проснувшихся от всплесков воды, от близости лакомого блюда, тучами налетят на вас. Муха, комар и слепень, жужжат невыносимо, с бешенством кидаются в глаза и другие открытые члены тела путника; оводы всех возможных пород, начиная от маленького серого, желтого и светло-зеленого, немного побольше мухи, до желто-серого, немножко побольше колибри, и наконец до серого, поуже и длиннее пчелы, здрока, — этого тигра насекомых, вся эта кровожадная сволочь осыпает путника и животных. Первый, отмахиваясь от атакующих его кровопийц, должен обратиться в perpetuum mobile, последние выбиваются из сил от двойной работы, боли и истощения крови. Особенно они боятся последнего, потому что он кусается, как бешеная собака. И животное чувствует его приближение; оно очень хорошо различает его шмелиный полет между мириадами его сотрудников, оно вздрагивает судорожно — всякий раз, как только здрок готов на нем усесться. И недаром! Если бы здрок укусил лошадь, незнакомую с его зубами, путник не собрал бы, что называется, и косточек. Вот, наконец, вы выехали из брода, но не радуйтесь еще преждевременно: вы попали из воды в огонь, — вы попали в зыбучий песок; колеса телеги вашей утопают в нем по ступицы; вы плывете по этой новой жидкости неспешно, подвигаетесь вперед немного скорее черепахи. Лошадь ваша, на всяком шагу, теряет целую его треть, потому что, не смотря на свою опытность и сноровку, — не смотря на то, что она ступает совсем иначе, нежели степная, держит ноги косо, подаваясь всем туловищем вперед, стараясь кончиками копыт отыскать на дне песка прочную точку опоры, — она ровно на целую треть своего шага, отъезжает назад, а колеса ваши, прыгая по скрытым в песке и торчащим, подобно ребрам скелета, на поверхности земли сосновым корням, да задевая близко подошедшие к узенькой дорожке деревья, производят болезненное сотрясение во всем вашем организме, особенно в его внутренностях. И насекомые не все, не скоро отстанут от вас; черепашье движение по песку много благоприятствует их усесту; а если эти попутчики знают, что другой брод близко, они всей ватагой будут конвоировать туда своих жертв. В мене брода на брод они ничего не теряют: и там у них будет вода, мошка на воде, трава, осока и листья кустарников, на которых они любят дремать после сытного обеда, поджидать новых жертв, и под которыми могут прятаться от дождя, или зноя солнечного; им уже не первый раз производить эти конвоирования. Не много, правда, сократит их добычу дележ ее с полумиллионом товарищей, которых встретят они в новом броде и которые вступят с ними в конкуренцию по части кровопийства; но путнику и везущим его животным нисколько от того не легче. Но вот вы приехали к броду весьма сомнительной наружности. Вы видите, что поперек дороги идет река. В омуте ее темно, как в могиле. По окраинам страшного пути плавают водяные лилии, с своими широкими круглыми листьями. Но вы туземец, вы не поворотите своих оглоблей назад потому только, что на реке нет ни моста, ни парома. Доски вашей телеги добыты со дна ее и положены поперек. На этом импровизированном пароме вы кладете свой багаж, если он есть; а если нет, без затей обнажаете ноги за колена, — становитесь на билах вашей телеги, понукаете ваших животных, и они, без сопротивления, иные даже с охотой (47), поплыли чрез реку, и рыбы — большие и малые снуют вокруг вас, как бы изумляясь вашей отваге, или любуясь вашим оригинальным вояжем. Но не пугайтесь, умейте только балансировать вашими ногами и туловищем, — поддерживать равновесие свое и телеги, и будьте уверены, что вас не постигнет участь Фараона: рано и поздно, вы очутитесь на другом берегу моря. Животные вам не изменят, они облегчены от излишних на воде стеснений свободы их движений; они не раз уже купались в этой речке, а в телеге вашей довольно сухого дерева, для поддержания тяжести вашего тела. За исключением двух-четырех весьма тонких подосков, в ней нет и одного гвоздика железного. Такие броды полешук для шутки называет бродзенятами (броденками). В полеской пословице: от Колка до Храпуня (48) сорок бродуов и бродзеня, бродзеня именно такое, какое сейчас мною описано.

Впрочем, хоть изредка, на так называемых купеческих трактах, лежащих в казенных имениях, попадаются на Полесье довольно хорошо устроенные плотины, простирающиеся иногда на значительное расстояние. Между прочим, я знаю одну плотину, тянущуюся верст на 30, по одной болотистой местности Мозырского уезда, между селениями Озерянами и Тонежами, в бывшем сологубовском, теперь казенном имении. Устройство этой прекрасной плотины стоило огромного труда и издержек. Плотина окопана глубокими рвами, из которых один (правый) далеко глубже и шире своего соседа, так как по нем производится в весеннее время сплав лесных продуктов. Ров этот никогда не высыхает, потому что в него стекает вода из ключей и лесных ручейков.

Земля полеская довольно неблагодарна и не всегда вознаграждает труды земледельца. В Полесье больше рук, чем сколько нужно для обработки его полей. Поэтому, хотя хлеб в нем никогда не бывает так дешев, как в других местах России, но за то и голод на большинстве полеской территории, весьма редкое явление. Это от того, что на Полесье меньше потребителей, труднее сбыт сельских продуктов и что земля там двоякого свойства: возле дома по большей части чернозем, не требующая даже унавоживания, на бору песчаные поляны. Во время засухи, земледелец едва соберет с последней семена, употребленные на посев: малорослый, хоть и тяжеловесный колосок, стоит не близко от своих соседей; но за то на черноземе урожай тогда будет превосходный. Когда весной будет такое половодье, что некоторые села полеские кажутся издали плавающими по морю, или когда случится дождливое лето, чернозем изменит земледельцу, зато урожай на бору вознаградит его за скудость жатвы возле дома. В умеренный год и первое и второе поле даст жатву достаточную для пропитания земледельцев. Поэтому многосемейный полешук оставляет на лето одного-двух мужчин для уборки хлеба, особенно сена, для севбы и других хозяйственных работ; остальные идут в погонщики судов, в проводники плотов, или на какой-нибудь другой промысел, и возвращаются к осени домой и с деньгами, и с обновами для своего прекрасного пола, и с полушубком, купленным в Кременчуге, Екатеринославле или Киеве. Иногда (очень редко) женщины отправляются в Малороссию на зажон, т.е. жнут за 4 и 5 (по уговору) сноп.

Впрочем, есть на Полесье много и таких полос земли, которые потягаются плодородием с лучшими участками Украины. Бывает и то, что из Полесья вывозят по днепровской системе много разного хлеба даже за границу, тогда как обратное его движение случается весьма редко. И в настоящий момент (67 года) в иных местах Полесья хлеб далеко дешевле, чем в Киеве, этой житнице Малороссии.

Но если что пленяет воображение существа чувствующего, если что переносит его в девственные леса Америки, то это леса полеские. Люблю вас, — читатель должен простит мое увлечение, — люблю вас леса моей родины, леса гигантские, леса дремучие, безвестные, бесконечные! Я не забуду вас, вашей тишины, вашего шепота, вашей тени; буду часто вспоминать о тех частых, уединенных, незабвенных прогулках, которыми так часто я наслаждался под сенью вашею, о тех думах и восторгах, которые проходили тогда чрез душу юноши, заставляли его проливать слезы радости, изумления, повергаться в прахе пред величием и благостью Творца.

Вот рабочие наши отправляются верст за 10 в бор, на целых две недели. Там они будут пахать и сеять рожь на нашем участке. Пользуясь моей вакацией, я примыкаю к их отряду. Приехали, устроились, разложили оссиановский костер, собрали порядочную лохань грибов, сели вкусную кашу с свиным салом, полакомились грибами, помолились Богу в нерукотворном Его храме, при мерцании невещественных лампад, теплящихся пред престолом Всевышнего, и упокоились на лоне матери-земли, под навесом свода небесного. Крепок сон юноши, после неудобного вояжа и вкусного ужина. Порой только потревожит его треск и гул обгоревших пней древесных на нашем костре, рухнувших в пепелище, или вой голодного волка (49), не в меру сократившего, в пароксизме аппетита, расстояние между собой и живою говядиной, или порывистое движение волов, плотнее прижавшихся в испуге к телеге, друг к другу, к огню и человеку, или звонкий лай собаки, дающей знать врагу, что, в случае его нападения, он встретит зубы крепкие, ноги стойкие и грудь могучую. Но это пробуждение мгновенно: рабочий подбавит дров, обернешься только другою стороною туловища к огню, и мечты грезы уже понесли тебя на своих волшебных крыльях в страну чудес. Ах, если бы человек пореже пробуждался!...

Комментарии Ивана Эремича.

(44) Пассек, Гоголь и др. (вернуться)

(45) Это случилось в 1828 году, в Минской губернии. (вернуться)

(46) Говорят, что теперь почти истреблены бобры в Случи. (вернуться)

(47) Истерзанные насекомыми, измученные ездой, они с нетерпением ожидают, пока человек окончит все приготовления к переправе и, лишь только он Очутится на телеге, опрометью кидаются в благодетельную влагу. (вернуться)

(48) Название двух соседних сел Мозырьского уезда, между которыми не более 10 верст расстояния. (вернуться)

(49) Иногда и медведь пробирается к огню, чтоб убить и утащить в лес вола. Но он его не тронет пока горит огонь. Чтоб избавится от этого докучного свидетеля, медведь идет к ближайшему ручью или болоту, окунается, бережно несет к огню воду, которою напиталась его пушистая шуба, подходит к огню и отряхивает на него воду. Повторив, если нужно, этот маневр два-три раза, медведь потушить огонь совершенно, если только пуля полешука, проснувшегося от тревоги животных или лая собаки и наблюдавшего, из-под руки, проделки косолапого, не прекратит их впору. (вернуться)

* * *