Иванъ Эремичъ

ОЧЕРКИ БѢЛОРУССКОГО ПОЛѢСЬЯ

Адаптация к современному русскому языку,
оглавление и вступление:
© А.В.Королёв.

Богатая и разнообразная природа, окружающая полешука, балует дитя свое разными лакомствами не меньше самой нежной и заботливой матери. Пища его сытнее, разнообразнее и лакомей пищи степняка. А если бы ему не было во время ужина чем полакомиться, он снимает со стены свое увечное ружье, переступает порог своей хижины (иногда даже не выходит из нее), стреляет как можно ловчее, чтобы не задеть домашних уток, дружно ужинающих на речке или притоке ее с дикими гостьями, и две—три последних жарятся на его сковороде, или кипят в его похлебке. Но полешук довольствуется этой мелочью только в крайности: он часто положит дзика (дикого кабана), лося (особенно во время Спасова поста), застрелит одну-другую козу: а тетеревов больших и малых привозит с бору полную кайстру (мешок). Особенно полешук истребляет их весной, на току, когда, то есть, эти животные резвятся и любезничают друг с другом на песчаной поляне, между сосновым лесом. Процесс охоты следующий: Как только сошел снег, туземец, от нечего делать, отправляется в бор, находит в нем песчаную поляну, покрытую перьями и пометом тетеревов, отыскивает удобное, в стратегическом отношении, место для своей охоты, устрояет на этом месте будку из молодого сосняка и до рассвета, а еще безопаснее с вечера (потому что даже охотник не встанет раньше тетерева), поселяется в этой будке. Чуть только начала обозначаться на востоке беловатая полоса, квартирмистр — тетерев пролетел несколько раз над поляной, уселся на ближайшей к ней сосне и прошумел: чу—у—ши! Вдруг ожил весь лес. Как будто буря закачала его ветвями; кругом вас раздалось тоже самое — чу—у—ши, — и вот, словно раскаты грома потрясли воздух и землю; это тысячи тетеревов, с разных сторон бора, единовременно слетаются на поляну, сильно поражая воздух своими тяжелыми крыльями. Вот они уселились, заметили на поляне новую постройку, выпучили на нее глаза, делают к ней уморительные и боязливые прыжки, с прибавлением своего любимого — чу—у—ши. Тогда охотник должен обратиться в статую, иначе все дело испорчено: птица еще чутка и осторожна. Но вот квартирмистр заговорил ободрительно: бул—бл—блу, бул—бл—блу; его подхватили тысячи голосов, и кругом вас такой шум, гам, прыжки, дерганье перьев и проч., что в глазах рябит, в ушах звенит, а нетерпеливое сердце чуть не выпрыгнет из груди охотника от волнения крови и разнородных ощущений. Тогда охотник делай что хочешь; тетерев глух и слеп ко всему, кроме своих собратий и своего удовольствия. Тетерева так увлеклись своей оргией, что не слышат выстрела, сверкнувшего из будки и сократившего целою парой их шумную компанию, не чувствуют даже ран, нанесенных им неприятелем; притихнут только на время, ближайший к будке взъерошится, подпрыгнет к будке шага на три, прокричит свое — чу-у-ши, выпучит глаза на глаза неприятеля; последний, конечно, не шелохнется. Спустя несколько минут, раздалось сперва отрывистое, потом повсюдное — бул—бл—блу, и оргия опять в полном разгаре, и тетерев облегчает труды человека, помогая ему выдергивать перья из своих убитых товарищей, и охотник заряжает ружье, метит в ближайшую и лучшую пару, и опять в стаде тетеревов два (чаще всего, но иногда три и более) покойника. Но вот солнце выглянуло из-за сосен; к внутреннему жару животных начинает присоединяться жар внешний, и между тетеревами заметно утомление; оргию часто перемежают более или менее продолжительные паузы молчания; вот оно воцарилось во всем их обществе; вот председатели пира порхнули на ветви ближайших сосен, вот, с тем же гулом и грохотом, как и в начале, все стадо черным облаком поднялось с поляны и исчезло в чаще бора. Тогда охотник выходит из своей засады, подбирает убитых в мешок, и этот мешок, как я сказал прежде, бывает часто полон.

Не менее несчастный тетерев страдает и зимой — от охоты с манькутом (чучело, похожее на тетерева), особенно от сети, под которую полешук иногда заманивает предательски, посредством гречихи, целое стадо тетеревов, опускает на них сеть и потом прихлопывает только их, с чувством самодовольства, палкой по головкам.

В эту же самую сеть, та же самая гречиха привлекает на воде и на суше и неосторожных уток. Само собой — их ожидает та же незавидная участь, какая постигает и тетеревов, в подобных обстоятельствах. Впрочем, утки чаще выбывают из строя враздробь. Но и тут охотник не потратит заряда на пару уток, а коли выстрелит, то в семье их произойдет значительный недочет. Но всего более губит этих прекрасных и вкусных гостей наших не человек, или почти не человек, а сама же утка. Да, прекрасный пол утиный еще более опасен для селезней, (самцов утиных), чем наш для нас грешных. Я не знаток в красоте утиной, мало изучил язык и приемы кокетства уток; но убежден несомненно в той аксиоме, что селезней, как и нашего брата, губит красота, грация и кокетство прекрасного пола. Жаль только, что погибель первых несравненно очевидней, окончательней и преждевременнее нашей. Селезень теряет жизнь, даже не достигнув предмета своего волокитства. Вот как пользуется человек слабостью селезней к прекрасному полу: красавицу-кокетку-утку сажают на деревянный кружок; для большого постоянства, привязывают утку к кружку лапкой, посыпают для нее на кружок корму, пускают этот кружок с уткой на воду в таком месте, где садятся весной перелетные дикие утки, привязывают, на длинной бечевке, кружок к деревянному шесту, вколоченному в землю, и окружают утку хитро и незаметно расставленными, между помятым водою кустарником, силками. Как только утка послышит голоса своих диких собратий, плеск их крыльев в соседстве, или свист их полета, она начинает приглашать их (вероятно) так обаятельно, так гостеприимно и красноречиво, что селезни, у которых также сердце не камень, волей-неволей, спускаются на воду и начинают ухарски разгуливать вокруг опасной красавицы. Вот самонадеяннейший и нетерпеливейший ловелас, описав два-три круга на воде, окунув, для сообщения своей физиономии более свежести, несколько раз голову в воду, грациозно, постоянно охорашиваясь, то сжимая, то выпрямляя стройную шею, — подплывает к даме. Тщетная надежда! Еще красота от него в трех-четырех аршинах, как гибкий прутик свистнул в воздухе, тонкая, но крепкая нить обвилась вокруг шеи красавца, и он уже, в предсмертных судорогах, бьет бесполезно крыльями непослушный воздух. Вы думаете, что пример этого несчастного вразумительно подействовал на собратий покойника? Весьма ошибаетесь! Если порода людей не хочет делаться от примеров ни осторожнее, ни добрее, ни умнее; то тем более порода уток. Другие селезни, считая, вероятно, судорожные движения любезника селезня-предводителя какой либо новой проделкой молодечества, наперерыв стремятся к той же цели, к которой летел он, и также как он болтаются в воздухе, на аршин от воды, с тою только разницей, что некоторых из них (весьма, впрочем, редко) силок хватает за крыло, за лапку. Участь этих несчастливцев еще плачевнее. Они умирают долго, в виду красоты, с полным и бесконечным отчаянием безуспешного волокитства, с полным сознанием неизбежной и мучительной, насильственной смерти: они умирают дважды, — потому что человек, по большей части, застает их еще полуживыми и доколачивает волокит веслом, или головкой об лодку. Короче: в несколько часов утра, ловкая кокетка — утка так окружить себя покойниками кавалерами, что не останется ни одного вакантного силка. Это несчастие редко разделяет с нашим братом прекрасный пол. Иногда две—три утки потеряют жизнь в силках, и то случайно, — из ревности, или любопытства. Ах! сколько бы я мог насказать, по случаю этой утиной трагедии, прекрасных и полезных истин и для прекрасного, и для прескверного пола человеческого; но что ж делать, когда это не мое ремесло... Очевидно, что гибельною приманкой диких волокит — с перьями может быть только дама — утка цивилизованная, потершаяся, что называется, между людьми и, вероятно, подметившая у наших красавиц некоторые приемы кокетства, — утка ручная, впрочем довольно серенькая — для того, чтобы легче провести заморского волокиту. За иную ловкую утку полешук — охотник готов отдать лишнюю корову. И стоит! Благодаря ей, в течении великого поста, он насолит порядочный бочонок селезней, да закоптит с полсотни, да продаст (если есть сбыт) две—три сотни. Зайца полешук может убить когда захочет; но он редко наносит смерть этому кроткому и почти безвредному животному — тем более, что он не любит и не умеет им лакомиться, и разве только в увлечении охотничьей страсти подстрелит косого. На мелкоту пернатых: кулика, бекаса, перепела и проч. полешук и смотреть не хочет. Когда уже не на что выстрелить, он убьет пару — другую рябчиков, а куропаток более любит прихлопывать палкой, когда они, застигнутые врасплох (по большей части возле гумна), спрятав головки в снегу, воображают себя такими же в это время невидимками для человека, как он для них, и оставляют для его палки открытыми остальные члены своего вкусного организма.

В постные дни, которых, полещук-простолюдин никогда и ни за что не нарушит, для него больше раздолья, а по крайней мере разнообразия, в пище чем в скоромные. Огородные и полевые растения доставляют ему то пищу, то приправу ее. Различные фрукты, в свежем и сухом виде, бесчисленные породы ягод, в различных их видоизменениях, балуют его самыми приятными и здоровыми лакомствами. Невообразимое обилие всех пород грибов дает ему самую сочную, вкусную и ароматную пищу летом, самую лучшую приправу всякого кушанья зимой. Постное масло для кушанья туземец выжимает у себя дома из льняных семян, и весьма редко из конопляных, маковых, еще реже из орехов, или тыквенных семечек. Но самое обыкновенное, самое вкусное и питательное блюдо полешука, особенно в пост, — рыба. У него такое ее обилие, что тот только не наловит ее, кто не хочет, или не может. Рыба кишит, так сказать, в его водах. Стоит только посвятить несколько часов дня, особенно ночи, на улов ее, чтобы наловить ее на несколько недель, даже месяцев. Она так дешева, что еврей соседнего местечка или города не даст иногда за продаваемую ему летом рыбу столько соли, сколько нужно для того, чтобы посолить ее. В сухие годы, ребятишки ловят ее руками в высохших озерках; даже свиньи отправляются на рыбную ловлю туда же и возвращаются с набитыми ею желудками. Грустно смотреть, когда, охотясь на уток, наткнешься — бывало на высохшее озерко, в котором осталось воды два-четыре вершка! Большие рыбы не могут свободно двигаться в таком мелководье, скользят по мутной воде боком, судорожно барахтаются при виде неприятеля и поражают слух и зрение своим отчаянным плеском и сальто-мортале. В самых безводных местах Полесья, рыба, особенно зимою, продается по 3-5 коп. за фунт, потому что ее подвозят замерзшею в большом обилии из мест рыбных. Ловят рыбу всеми возможными орудиями: различными сетями — и большими и малыми, всех сортов удочками, как-то: дорожками, рогулками, блеснею, крючками и прямо, разной величины, разного устройства и назначения удочками; ловят ее и вершами, и остями (баграми), и в закотах. Закот ⁽⁴⁾ составляется из тонких деревянных пластинок шириною в 1 вершок, толщиною в ½ вершка и длиною около 4 аршин. Из этих пластинок, два или три (сверху, снизу и на средине) раза перевитых бечевкою так, чтобы сквозь отверстия, оставленные между ними, не могла протесниться порядочная рыба, — составляется сообразное с назначением закота полотно. Когда вода начинает убывать, и когда рыба, вошедшая зимой и весной в притоки реки для пропитанья и метанья икры, почуяв опасность засохнуть в этих притоках, думает возвращаться обратно в реку, — закот, заостренными с одной стороны концами пластинок, втыкается в дно озера ⁽⁵⁾ и, для большей безопасности от напора волны, в нескольких местах прикрепляется к кольям, вбитым в землю. Он обыкновенно ставится на самом мелководном и узком перешейке притока, недалеко от соединения его с рекою, и, конечно, перехватывает его от берега до берега. Это орудие доставляет двоякую пользу своему хозяину: одну не большую, но постоянную, другую единовременную, но значительную. Для извлечения первой, хозяин устрояет посредине закота, из полотна самого же закота, небольшой круг, или овал, с узким, но достаточным для прохода средней величины рыбы, отверстием в этом круге, со стороны притока. Всякое утро, редко через день-другой, хозяин закота подъезжает к нему на лодке, черпает сачком (черпак из сети) в кружке закота рыбу и редко-редко привезет домой менее полпуда рыбы. Но прямое назначение закота — прекратить рыбе путь к бегству, когда она почует убыль воды, и выловить ее осенью. Как только водяные растения подгниют настолько, что не препятствуют сети достигать своего назначения, хозяин рыбной дачи, или закота приезжает с неводом, наловит разной рыбы в большом количестве и пускает ее в озерко, по близости притока, называемое сажем и не имеющее никакого сообщения с соседнею водою. В этот саж бросают такую только рыбу, в которой около пяти фунтов, — и рука рыболова, на этот раз, так опытна, что, если только он отбросит в чан с водою рыбу для сажа, будьте уверены, что в ней не менее пяти фунтов. Хозяин рыбы знает счет ее качеству и количеству. Вот вода покрывается льдом; приезжает купец, узнает у кого сколько какой рыбы в сажу, торгуется, покупает за глаза определенное количество известной рыбы, отправляются в сажу, тянут, по зимней методе, невод, и купец получает ту самую рыбу и столько, какую и сколько купил ⁽⁶⁾, и отправляется с нею в места безрыбные.

Почти тем же способом ловят рыбу и в езах, с некоторым только различием в приемах, орудиях, цели, месте и времени улова. Ез делается уже не из тонких пластинок, а из толстых свай; потому что должен выдерживать напор не волнения только, но льда и течения, — не на притоке, а на реке. В этом езе также оставляется отверстие, достаточное не для прохода рыбы только, но и судна и плота. В таком отверстии ставят из толстых нитей сеть, в роде мешка, с какими-нибудь сторожками на поверхности еза, имеющими связь с сетью, — небольшим, например, колокольчиком, или чем-нибудь другим, чувствительным к сотрясению сети попавшеюся в нее рыбою и привязанным к веревкам, поддерживающим верхнюю часть сети. Как только рыба вошла в сеть, сторожка дает знать об этом глазу или уху человека; он задергивает сеть, подобно кисету с табаком, отвязывает ее от еза и тащит в лодку, или на берег. В езах ловят рыбу только весной, тот час по вскрытии реки. ез делается почти только для улова осетров, которые любят проводить зиму в любимых ими речонках. Особенно они любят реку Случь, впадающую в Припять, недалеко от Турова (местечко Мозырьского уезда). На этой реке всякий владелец строит в своем участке ез, или несколько даже. Весной осетры плывут из Случи в Припять и далее и, если бы вода не покрывала в это время всей почти низменной полосы земли, чрез которую течет эта река, в семье осетров днепровской системы произошла бы убыль, быть может, на целую полосы.

Но мало того, что рыбу ловят всеми, употребляемыми для того орудиями, ее даже просто берут руками. Особенно это бывает на продухе, когда, то есть, рыба, задыхаясь зимой от недостатка свежего воздуха, ищет проталины, проруби, или такой боровой речонки, которая никогда почти не замерзает. Это случается тогда, когда, при оттепели, после сильных морозов, толстый слой льда покроется еще более толстым слоем снега. Рыбе становится тошно. Все народонаселение водяное, предводительствуемое опытнейшими, плывет огромными отрядами к известной ему продухе. Большие и сильнейшие очищают себе место впереди, за ними идут слабейшие той же породы; за этой колонной следует толпа другой породы рыб, и так далее; шествие замыкается мелкотой плотвы и окуней. Полешук хорошо знает обстоятельства этой рыбной эмиграции, делает прорубь на реке, а по большей части идет к известной ему проталине, или не замерзшей речке, и часто находит столь плотную массу рыб, что поставленный между нею шест стоит неподвижно, словно воткнутый в землю. Тогда остается только выбрасывать рыбу на лед руками ⁽⁷⁾. Рыба не уходит; ей некуда уже уйти. На такой продухе иногда все село так обогатится рыбою, что в несколько дней в нем не остается ни одного бедняка. Иной хозяин выручит за рыбу, при всей ее дешевизне, около 100 руб. Но если рыба не отыщет продухи, она вся почти издыхает, и тогда весною трудно проехать тем местом, где постигло рыбу это злополучие. Дно реки будет покрыто на аршин и более тлеющею рыбою, производящею зловоние.

И летом ловят руками рыбу, или точнее линей. Для этого заезжают в илистый, мелководный приток реки лодкой и качают ее до тех пор, пока не произойдет волнение во всем притоке. Волнение это произвело некоторое движение в тонком иле. Линю, который, подобно свинье, любит наслаждаться кейфом в тине, не понравилось это беспокойство, он делает нетерпеливое движение, выражающее досаду, но это-то движение и погубило его. Вследствие его, на поверхности воды образуются пузырьки водородного газа, вылетевшие из ила, и открывшие убежище сибарита. Рыболов подъезжает к этому месту, засучивает рукав, опускает руку в воду, ощупывает линя, щекочет его тихонько под брюхом, по бокам; линь в восторге от этого щекотанья, он поворачивается на бок, но пальцы человека дошли до головы линя, крепко сжали ее и, порывистым движением, бросили в лодку ленивца, и он поздно и напрасно выделывает на дне ее свое сальто-мортале. Так иногда опасно обнаруживать движения своего духа в воде даже, не только на суше.

Бьют даже рыбу, или лучше — оглушают ее палкой. Это бывает тогда, когда воды покроются тонким, прозрачным слоем льда. От нечего делать, рыболов ходит по льду, возле берега, видит где стоит рыба, со всего размаха ударяет палкой по льду над головою рыбы, и она переворачивается брюхом вверх. Только нужно очень торопливо делать прорубь, чтобы вытащить рыбу; потому что рыба не убита, а только ошеломлена, оглушена, а главное испугана. Если рыболов не сделает проруби в пять минут, рыба оправится и юркнет в глубину. Всего чувствительнее к описанному недавно удару маломозгая, небольшая щука. Так ловят рыбу даже мальчики.

Вьюнов и раков в болотах и водах полеских несметное множество. Первых ловят вершами, в огромном изобилии; последних по большей части бросают во время ловли рыбы обратно в воду, выбирая только самых крупных — и то тогда, когда между рыболовами, или в семье их, есть любители этих животных, в красном их виде. Полешуки вообще не любят лакомиться раками, от того что они едят трупы утопших; а если б и любили, все таки не имели бы возможности доставить домой всех раков, какие только попадутся при улове рыбы. Ловить их — почти тоже, что черпать в большом ушате. Их даже подбирают возле берега и на самом берегу ребятишки, ходя ночью возле воды с зажженною лучиною в руках.

Так как употребление и сбыт рыбы в свежем ее виде слишком ничтожен в сравнении с ее уловом, то крестьяне, а особенно рыболовы и хозяева богатых рыбных дач, летом и осенью занимаются приготовлением сушеной рыбы, частью для домашнего употребления, а преимущественно для сбыта. В центре тех дач, в которых рыболовы займутся своим промыслом, или возле обширнейшей и богатейшей дачи, они строят шалаш, называемый обыкновенно курснем. Утром и вечером ловят рыбу неводом; в течении дня чистят ее, потрошат, солят, разрезывают больших рыб чрез голову и спину, распяливают посредством нескольких деревянных пластинок, вешают на солнце, и чрез несколько дней рыба готова. Меньшей рыбы не разрезывают совершенно, а только потрошат и делают не большие разрезы в мякоти ее, а в малых рыбах даже и их не делают. Те и другие рыбы связывают в бунты, называемые козлами. Крупная ли рыба будет в козле, или небольшая, цена козлу одинакова, только лишь в козле из рыб меньших будет их в 3—10 раз больше нежели в козле рыб больших. Такую рыбу развозят промышленные полешуки по тем местам, где рыбы немного. Они также развозят и вьюнов сушеных, нанизанных еще живыми на метки, или тоненькие прутики и изжаренных пред устьем топящейся печи. Полешук иногда является с этими продуктами в 500 и более верстах от своей родины, — в Вильне, Киеве и далее.

Не мало и таких полешуков, которые нанимаются в чернорабочие различным подрядчикам; довольно и таких, которые, живя возле судоходных рек, покупают соль оптом у торговцев, и потом развозят ее на одноконках по тем местам, где нет этих рек, и где соль, конечно, иногда 50% дороже, чем на их родине. Есть и такие, которые привозят в Киев, Минск, Вильну и другие города для продажи свиное сало, окорока, коровье масло, сыр (в роде швейцарского), полотно, шляпы и картузы, плетенные из мелких деревянных прутиков или пластинок. Есть и такие, которые развозят, а по большей части разносят семена всех возможных огородных растений. Этим промыслом особенно занимаются жители местечка Давид-городка (Минской губ. на Припяти), в котором огородные растения, особенно лук и огурцы, чрезвычайно велики и вкусны. Этот промышленник проникает далее других спекулянтов. Развозчик соли ведет свою торговлю не всегда на наличные деньги; он берет за свои продукты что у кого есть: рожь, пшеницу, овес и проч. Такая торговля выгоднее для обеих сторон.

Обилие произведений природы, доставляющих полешуку пищу, не только необходимую, но даже разнообразную и прихотливую, имеет большое влияние на его здоровье. Я думаю, что и воздух, напитанный смоляными частицами, благотворно действует на здоровье туземца, а особенно на его легкие, и на всю систему кровообращения. Я думаю также, что те весьма ошибаются которые предполагают, что дым курной избы гибельно действует на здоровье человека, а особенно на его зрение. На Полесье топят печь по большей части сосновыми, или березовыми дровами; а дым от этих дров, не только не расстраивает здоровье, но едва ли не служить средством, частью целительным, частью предохранительным от многих болезней. Притом же, избы полешуков строятся так, что дым свободно себе плавает над головами жильцов, и разве только при сильном порыве ветра взволнуется несколько и заставит человека нагнуться на минуточку, чтобы избежать вторжения дыма в ноздри его и легкие. Впрочем, эту статью предоставляю серьезно обсудить медицине, хотя наперед могу уверить ее, что на стороне моего убеждения опыт, и что живущие в курных избах никогда почти не страдают болезнями глаз и легких.

Как бы то ни было, от чего бы то ни было, только полешук крепок, силен, долговечен, незнаком почти ни с какими болезнями. Я знал на Полесье весьма много стариков бодрых, безболезненных, неутомимых в труде, не смотря на то что они перешли уже за сотню лет. Мой дедушка жил без 5-ти месяцев 116, а прадед 125 лет. Грудные болезни, а особенно чахотка, для полешука совсем почти неизвестны. Полчище простудных болезней, с своими кашлями, ревматизмами, гриппами, и проч., во все для него незнакомы. Полешук даже не замечает, что у него от мороза образовался иней на груди. В продолжении всего быта моего на родине, я не имел даже понятия о коклюше и чрезвычайно изумился, когда увидел первый раз симптомы этой болезни на одном дитяти, во время службы моей на Волыни. Полешук не только не знает глазных болезней, но даже сохраняет быстроту зрения до глубокой старости. Дым курной избы, который так часто заставляет его прослезиться вовсе не от печали, или боли глаз, едва ли не лучшее лекарство от многих глазных болезней. Влажный воздух, обилие зелени также не мало способствуют усладе и крепости зрения селянина белорусского Полесья. Эпидемические даже болезни, особенно в местах лесистых, удаленных от почтовых дорог, или действуют очень слабо, едва ощутительно, или вовсе туда не показываются. Во время первой, самой гибельной холеры, во многие известные мне места Полесья не заглядывала даже эпидемия; леса заслоняют своих обитателей от многих эпидемий нравственных и физических. А может быть леса, посредством своих дыхательных органов, всасывают в себя много ядовитых миазмов эпидемии. Эту статью опять отсылаю к медицине, и опять повторяю, что на моей стороне опыт.

Одна только болезнь довольно обыкновенна на Полесье, — это колтун. Но и эту болезнь скорее можно назвать отводом многих весьма опасных, происходящих особенно от худосочия болезней и ревматических страданий, чем болезнью. Быть может, медицина при этом замечании коварно улыбнется; но я и многие другие можем уверять ее, что всякий раз, как только полешук почувствует ломоту в костях, боль головы, колотье в груди, расслабление во всем теле, он моет декоктом известной ему травы голову; на ней образуется колтун, в волоса устремляется клейкая, вонючая материя, колтун увеличивается быстро, доходит иногда до огромных размеров; но прежняя болезнь слабеет, а когда все худые соки истекут чрез трубочки волос, причина болезни уничтожается, между головой и колтуном образуются прямые, чистые волоса, колтун или отрезывается, или сам собой отпадает, и человек обновляется, юнеет, можно сказать, перерождается, чувствует себя таким бодрым, веселым и здоровым, как юноша. Но отнять подобный колтун преждевременно, значит убить, или по крайней мере изувечить (чаще всего ослепить) больного. Такой колтун нередко образует на голове полешука сама заботливая природа. Он всегда бывает один и держится иногда на голове годы и десятки лет. Но ест еще колтун, или точнее колтуны, которые не имеют ничего общего с первым. Это продолговатые, на подобие вьюнов, или колбас космы волос, сбившихся в войлок. Эти колтуны обязаны своим существованием неряшеству: простолюдин часто толкается возле смолы, коптит свои волоса в дыму, часто валяется на земле, с гребешком почти не знаком, волосы, покрывающие его череп, мягки. Все эти причины, или порознь, или в совокупности, производят то, что волоса полешука сбиваются в кучу, путаются, склеиваются, не могут распутаться, а когда не заботятся о том вовсе, теряют наконец возможность прийти в нормальное положение. Таких колтунов всегда бывает несколько, особенно на затылке, как такой части головы, которая несколько дальше передней от натурального гребешка — пальцев руки, и на которой волосы особенно путаются во время сна. По мере отрастания волос, колтуны эти отпадают, но хозяин их обзаводится новыми и ни за что их не отрежет, предполагая, что они одного свойства с колтуном-солистом и что подобная операция будет гибельна для его здоровья. Особенно часто видны эти колтуны у тех простолюдинов, которые живут в сосновых лесах, или часто принимают участие в выделке смолы. В других местах они редко попадаются.

* * *

Комментарии Ивана Эремича.

^(*) Полесьем я называю лесную часть Минской губернии и прилегающие к ней уезды Киевской, Волынской, Черниговской, Могилевской и Гродненской губерний. (вернуться)

⁽¹⁾ В немногих достаточных домах есть особые сапоги для женщин. (вернуться)

⁽²⁾ Двугласное уо может произнести как следует, — одним звуком, только белорус. (вернуться)

⁽³⁾ Впрочем, пчеловод иногда тащит их с собою. (вернуться)

⁽⁴⁾ Так на Полесье называется приток реки. (вернуться)

⁽⁵⁾ Более употребительное название его — котец. (вернуться)

⁽⁶⁾ Для щук бросают в саж столько мелкой рыбы, чтоб ее стало для их прокормления месяца на три. (вернуться)

⁽⁷⁾ Редко употребляют для этой ловли какую-нибудь малую сеть. (вернуться)

* * *