Г.К. — Приведите конкретные примеры, а то читатели Вашего интервью скажут, что эти заявления голословны и беспочвены. Когда и при каких обстоятельствах подобное происходило? И как проходил прорыв отряда Пронягина на восток?

Я.Ш. — Вскоре после взятия Коссова, командование отряда приняло решение уходить на восток, к линии фронта. Пронягин и Дудко пошли в авангарде с тремя группами — с 52-й, 54-ой и 55-ой. Наша 51-я группа двигалась замыкающей под командованием начштаба Карпа Мерзлякова. А 53-я группа Бобкова оставалась на месте, поскольку там все партизаны были местные, жители окрестных сел. Когда объявили команду строиться, то нас вызвал Мерзляков и объявил, что он приказом оставляет на месте наших родителей, и трех младших братьев. Объясняет: впереди ждут тяжелые бои при переходе железнодорожной магистрали Брест-Москва, и как только мы прорвемся, и удачно перейдем эту трассу, то он пошлет людей забрать нашу семью. Действительно, мы не знали, что ждет нас впереди. Определенная опасность, конечно, была, но не больше, чем здесь и сейчас . Все наши просьбы отменить приказ оказались бесполезными, а Пронягина и Дудко уже рядом не было, они ушли вперед с первыми группами.

Я, Герц и Рая, подошли к родителям и к маленьким Реувену, Ури и Ехиэлю, стали прощаться, сказали — Мама, как только перейдем опасную полосу железной дороги, то сразу вернемся за вами. Но мать ответила — Дети мои, идите с Богом, пусть он вас хранит! Мы больше уже никогда не увидимся — Мама, перестань, что ты такое говоришь...А она опять — Дети мои, храни вас Господь! Последний раз вас вижу...Эти слова матери очень тяжело на нас подействовали, грызли душу, все время звучали в ушах. Отец был более оптимистично настроен. И мы ушли с группой на восток.

Наше продвижение было нелегким. Постоянные атаки, с боями и серьезными потерями мы перешли железную дорогу и центральное шоссе, охраняемое немцами и полицаями.

Весь отряд соединился. Разведка доложила, что на нашем пути деревня Гавиновичи, где немцы открыли школу пулеметчиков для полицаев-добровольцев и для мобилизованных. Пронягин, учитывая потенциальную опасность этой школы, решил ее уничтожить.

54-я группа Леонтьева и 51- я группа Федоровича, 10-го августа атаковали эту деревню. После короткого боя помещение школы было захвачено, много полицаев было убито, но человек сорок попало к нам в плен. По приказу командира добровольцев отделили от мобилизованных. Первых — расстреляли на месте. Вторых — переписали по фамилиям, и командир Пронягин сказал им: — «Мы оставляем вам жизнь! Возвращайтесь к себе домой и расскажите всем, кто хочет помогать оккупантам и изменить Родине, всем, кто хочет поднять на нас оружие — что каждый предатель будет расстрелян как бешеная собака, как эти сволочи!» И указал рукой на длинную шеренгу тел расстрелянных добровольцев. И, как потом нам стало известно, массовая мобилизация белорусов в полицию была сорвана. Многие, как только получали повестку, сразу прятались или удирали в лес.

Бой в Гавиновичах был нелегкий, и я благодарил судьбу, что мне не пришлось быть среди тех, кому досталось выполнить «приказ Сталина» и расстрелять пленных полицаев.

Одно дело, когда ты стреляешь в бою, берешь на мушку врага, и не видишь лицо того, кого ты сейчас убьешь, и другое дело, когда ты стоишь с винтовкой наготове напротив, перед ним, в трех метрах, и прямо смотришь в глаза... Но прошло время, и я научился спокойно убивать в упор, не отводя глаз. А мы прорывались дальше на восток. Ежедневно бои, стычки. Подходим к деревне Чемелы под Щарой, там располагались склады фуража для лошадей. Через реку был построен мост, имеющий стратегическое значение, и сильно охраняемый немцами и ротой украинских полицаев. Нам приказали уничтожить склады, перейти на другую сторону реки, и сжечь за собой этот мост.

И вот, 4-го сентября 1942 года отряд разделился на две части. Наша 51-я группа атаковала комендатуру в Чемелах, а остальные силы штурмовали мост. Бой был тяжелый, в нашем отделении погибло три человека, в том числе второй номер моего пулемета Люстик Метек, польский еврей. От разрыва связки гранат, брошенной на нас, Метек был смертельно ранен, а я получил контузию и легкое ранение. Взрывной волной у меня выбило пулемет из рук. Метек, умирая в муках, просил меня: — «Яша, добей!». А у меня оставались только гранаты. В самый разгар боя, ко мне подполз Герц, притащил мой пулемет, иначе все могло закончиться для меня плачевно, за утрату оружия в отряде полагался расстрел. Бой закончился, мы сожгли склады, комендатуру и мост, и перешли в болота Полесья. Наверное, немцам надоели частые и болезненные удары нашего партизанского отряда. Разведка донесла, что на окольных железнодорожных станциях, с эшелонов снимают армейские части, следующие на Восточный фронт, и им поставлена задача — уничтожить «лесных бандитов».

На помощь частям вермахта придали батальон местных полицаев, несколько украинских полицейских рот, а из Телехан Пинской области, на лодках, по 10-му шлюзу соединяющему реку Щара с рекой Ясельда каналом Огинского, привезли латышей — эсэсовцев из 18-го полицеского батальона. Те самые латыши, которые безжалостно убивали евреев во время летней акции по ликвидации Слонимского гетто. Одиннадцатого сентября наш отряд прижали к реке в районе Добромысль-Волько. Нас обстреливали из орудий и минометов, все броды через реки оказались блокированы, над нами стали кружить немецкие самолеты. Казалось, что окружение полное, выхода нет. Разведка доложила Пронягину, что и где происходит. И тут командир принял решение: весь обоз оставить, лошадей отпустить, тяжелое оружие разобрать и спрятать (у нас были две 45-мм пушки, несколько минометов и два грузовика). И уходим в болото — командир вошел в него первым, и все гуськом пошли за ним. Направление: юго-восток. Пронягин решил атаковать самое укрепленное место в немецком кольце болкады, именно там, где немцы не надеялись, что мы покажемся. Это место обороняли латыши из 18-го батальона.

По пути, в одном столкновении был тяжело ранен комиссар Дудко. Его решили оставить, занесли поглубже в кусты. С ним осталась партизанка Голда Герцовская. Мы думали, что они погибнут, но они выжили. Герцовская ухаживала за тяжелораненым комиссаром, и через какое-то время на них наткнулись проходящие рядом партизаны.

И вот, на рассвете, в густом тумане, мы приблизились к 10-му шлюзу. Увидели два узких мостика над каналом, длинное деревянное здание, где ночуют каратели. Один латыш сидит с удочкой и рыбачит, другой сидит у пулемета МГ и наблюдает за берегом.

Мы тихо подобрались поближе, ждали зеленой ракеты, сигнала к атаке. За минуту до атаки, ко мне обратился молодой партизан Малах и сказал — Знаешь Яша, я еще в жизни девушку не целовал. Я удивился — И только это у тебя в голове сейчас.

В небе ракета, мы поднялись в атаку, и через считанные минуты, в этой атаке, партизан Малах был убит. Мы открыли ураганный огонь со всех сторон. Пробежали один за другим через узкие соединительные мостики. Оба латыша: один у лодки, другой у пулемета — сразу наповал. Остальные атакующие стали переходить реку вброд и сразу вступали в бой. В результате — перебили всех латышей- карателей, но и у нас были большие потери: 13 убитых и больше сорока раненых. В нашей группе погибли Яков Грингауз, младший Малах и Ицхак Инберг. Среди тяжелораненых был наш командир старший лейтенант Федорович. Он лежал на земле в полном сознании, и отдал последний приказ — Добить его... Все уцелевшие бойцы группы стояли вокруг Федоровича со слезами на глазах. Никто не соглашался выполнить этот приказ... Федорович обратился к нашему врачу — Скажи им, что мне спасенья нет. Врач молчал. Все решил жребий. Он выпал на нашего партизана Розмарина, но тот категорически отказался стрелять в Федоровича. Тогда его лучший друг, наш партизан, сказал — Уходите, оставьте нас с командиром вдвоем.

Мы отошли вук выстрела догнал нас. Вернулись, быстро стали собирать тела погибших товарищей, чтобы успеть их захоронить. В результате этого тяжелого боя мы вышли из окружения, отряд имени Щорса стал готовиться к продолжению движения на восток....

И тут нам передают приказ: все раненые из 51-й группы остаются на месте, отряд уходит без них. Мерзляков, вместе с командирами других групп, надавил на Пронягина, сказав, что такое большое количество раненых будет непосильной обузой и балластом, пусть они организуют в лесу «больничный лагерь», мол, оставим их временно, потом «обязательно» заберем. Но оставили на месте, «отправили в шалман», только раненых из нашей группы. Да еще пришли забирать у нас оружие и боеприпасы, вцепились в мой пулемет, пришлось достать гранату и сказать — Всех подорву! Герц не был раненым, но он добровольно остался с нами. И моя сестра Рая, отказалась уходить с отрядом.

И когда отряд Пронягина ушел дальше, нам было до боли в сердце обидно, что с нами так поступили. Мы материли Карпа Мерзлякова, злились на наших товарищей по группе, которые по нашему мнению недостаточно решительно воспротивились этому произволу... И вряд ли мы бы долго продержались в этом лесу, окруженном с одной стороны каналами, а с другой немцами, если бы на нас случайно не нарвались партизаны из бригады «дяди Васи», дислоцированной в Краснослободском районе Минской области. Они забрали нас, бывших «щорсовцев», с собой, и привели в свой партизанский лагерь.

А отряд Пронягина так и не смог пробиться из Белоруссии к фронту. Им пришлось вернуться, он дошли до брестских лесов и здесь «щорсовцы» продолжили свою партизанскую борьбу. Павел Васильевич Пронягин стал начальником штаба у Сикорского, командира Брестского партизанского соединения, в котором воевало 11 партизанских бригад.

И когда Пронягин ушел из отряда, то Мерзляков, с новым комиссаром Егоровым стали добивать 51 -ю еврейскую партизанскую группу. Один из тех, кого мы освободили в гетто в Коссове, Захар Зимак, стал партизаном в нашей группе, с ним вы можете встретиться, он еще жив. Он вам расскажет, что там дальше происходило...

Г.К. — А если просто, привести здесь, в Вашем интервью, факты, рассказаные Зимаком?

Я.Ш. — Я думаю, что лучше все услышать из первых уст, от живого свидетеля.Потом никто не скажет, что мы с вами все это взяли «с потолка» с какими-то определенными целями. Я прекрасно знаю, что было с нашей 51-й группой в сорок третьем году, и очень многое могу вам рассказать, но люди, начиная от самого Пронягина, заканчивая Циринским и Докторчиком, и другими слонимскими партизанами, которые мне все это подробно поведали, уже ушли в мир иной, а Зимак жив и сможет подтвердить каждое слово.

Г.К.- Захар Зимак уже недавно дал интервью, и я не знаю, согласится ли он еще раз рассказывать о тех тяжелых военных годах: Но я тут поговорил по телефону с журналистом, который о Зимаке уже написал. Посмотрел текст, и поверите, стало грустно. Если все что происходило с 51-й группой, правда, хоть на 50%, то действительно — страшно... Слов не подобрать... Я сейчас одну небольшую «партизанскую» книгу взял для перевода на русский язык. В этой книге опубликованы отрывки из воспоминаний восьми бывших партизан, сбежавших в леса к партизанам из гетто и воевавших в 1942-1944 годах в отрядах в Западной Белоруссии и в Литве. Все они, после демобилизации из рядов Красной Армии после войны, разными путями добрались в Израиль из СССР в конце сороковых годов. И в их воспоминаниях хватает с лихвой разных «черных фактов», идущих в полный разрез с «советской историей партизанской войны», но то, что рассказал Зимак, как говорится , «захлестывает через край».

Приведу по свидетельствам Зимака, только несколько эпизодов.Когда отрядом имени Щорса стали заправлять Мерзляков и Егоров, то стали просто евреев подводить под расстрел. За короткое время расстреляли 8 человек.Причины — например: у девушки-партизанки нашли золотое кольцо, память о матери, но Мерзляков приказал ее расстрелять, за невыполнение приказа по отряду о сдаче золота. А кольцо то было только серебрянное, с позолотой.Другой случай — отряд двигался по заснеженной дороге, и у одного из партизан 51-й группы с саней упала винтовка в снег. Эту винтовку, вскоре, идущие следом, нашли в снегу и сразу принесли в штаб Мерзлякову. Приговор партизану — расстрел, с формулировкой: — «специально бросил оружие, чтобы увильнуть от участия в боях». Отрядный палач по кличке Федька-садист, заколол партизана. И так далее...

Собрались евреи 51-й группы и пришли к начальнику штаба и к комиссару Егорову, выяснить, за что они так их ненавидят, и почему так жестоко расправляются с евреями — партизанами за каждый незначительный проступок. Несколько часов группа стояла у штаба на снегу , никто к ним не вышел. А на следующий день группу окружили люди Егорова и взяли на прицел, приказали положить оружие на землю. Комиссар Егоров заявил: — «Вы вчера подняли контрреволюционный бунт, за это вы ответите! Зачинщики понесут жестокое наказание. И вообще, вы все буржуи, сынки богатеев и белоручки. Из-за вас страдал трудовой народ!». Старый партизан Альперт поднял вверх свои руки и ответил Егорову: — «Смотри , комиссар, я пролетарий , и мои руки в трудовых мозолях, где ты здесь видешь буржуев? Посмотри на руки наших бойцов! Кто из них белоручка!?»... И в тот день Егоров так и не решился на действия, которые могли привести к кровопролитию в отряде, партизаны из русских групп его не поддержали, а просто развернулись, и разошлись по лагерю. А потом, в марте 1943 года Егоров собрал партийное собрание и объявил, что получил указание Центра, приказ об изгнании евреев из партизанских отрядов и о полном запрете на прием в отряд новых партизан-евреев. Не все ротные с ним согласились, тогда Егоров стал угрожать, требуя подчинения партийным директивам и так далее. Все равно, командир подрывников и командир разведки отказались выполнить этот приказ, оставив у себя человек 15 евреев, но 27 человек из 51 -й группы по приказу Егорова выгнали из отряда в «шалман».

Конечно, такой прямой недвусмысленной директивы Центр открыто никогда не давал, но кто тогда мог осмелиться потребовать у комиссара отряда предъявить этот приказ в письменный виде? В знак протеста с евреями ушел белорус, старый коммунист, сидевший еще в тюрьмах панской Польши, партизан Владимир Емельянович Пилецкий.И когда они отошли от отряда на четыре километра, то их ждала засада, посланная Мерзляковым, задачей которой было отобрать у евреев оружие, но вот собирались ли они убивать своих вчерашних товарищей по отряду? Зимак сомневается... Из засады раздались крики со всех сторон: — «Ложись! Сдать оружие!». Тогда к засаде вышел Пилецкий и сказал: — «Расстреливать нас собрались? С меня начинайте! Я белорус, старый подпольщик, давайте, стреляйте! Через несколько дней, прилетят десантники из Москвы, и за все, с вас спросят! Вас будут судить по законам военного времени!». И партизаны, находившиеся в засаде, после слов Пилецкого молча ушли в партизанский лагерь, оставив оружие евреям... В итоге, все 27 человек «изгнанных в «шалман» оказались в отряде имени Кутузова Пинского соединения.

А других бойцов из 51 -й группы просто разогнали и разбросали по другим отрядам.Зимак никого не обличает и не обвиняет, он просто спокойно рассказывает об этих эпизодах свое партизанской жизни.

Вы не хотите прокомментировать эти воспоминания Зимака?

Я.Ш. — Мне непонятно, а почему у вас возникли сомнения в правдивости его слов?Это еще только небольшая толика того, что можно рассказать на эту тему.Антисемитизм в партизанских отрядах в Западной Белоруссии был неприкрытым, жестоким, и об этом можно говорить еще долго. Только зачем? что этот разговор изменит? Но были все-таки в лесах и порядочные люди, и в немалом количестве.Такие как Павел Пронягин, комиссар Дудко, коммунист Пилецкий, семья Фидрик — отец и четыре сына, партизаны Волков, Гаранин, Авитесян, и многие, многие другие.

Он же Зимак, в декабре 1942 года выходил из окружения с двумя партизанами-»кадровиками», украинцем , старшим лейтенантом Балановским, и русским, сибиряком Феофановым. У них почти кончились патроны, не было еды. И когда они нарвались на партизанский отряд, состоявший из беглых военнопленных, и командир этого отряда им сказал: — «Русских к себе возьмем, а жиды пусть в лесу подыхают. Да мы их и сами можем прикончить», то эти кадровики, отказались оставить Зимака, и пошли с ним дальше, навстречу смерти.

Мой незабвенный геройский партизанский командир, смелый и честный человек, Павел Васильевич Пронягин, дорого заплатил за свою «дружбу с жидами». Многие «начальники» после войны не могли ему этого простить, но он не сломался, и остался благородным и мужественным человеком. Он приезжал ко мне в гости в Ригу в 1960 году и в Израиль в девяностых годах, и я еще встречался с ним в Бресте в 1993...

Мы много говорили с ним о тех страшных событиях, и Павел Васильевич сказал: — «Яков, я сделал все что смог». Он действительно спас нам жизни. Самого Пронягина дважды пытались застрелить в спину, уже в отряде, те, кому не нравилось его доброе отношение к евреям. Не немецкие агенты пытались убить, а свои же партизаны, по указке начштаба действовали... Пронягин выжил только благодаря своим верным бойцам, была у него всегда под рукой группа преданных людей из человек пяти -семи, с которыми он начинал воевать еще летом сорок первого года... А когда Пронягин стал начальником штаба соединения, так «московским» комиссарам не понравилось, что в партизанах Пронягин женился на польской еврейке, и она родила от него ребенка. Приказали ее «убрать»...

Жена спаслась, а ребенок погиб при неясных до конца обстоятельствах. В 1944 году жена Пронягина ушла в Польшу, а в 1990 году она приехала уже из Америки на встречу со своим любимым человеком, с которым ее разлучили жестокие обстоятельства военного времени. Они смотрели друг друга так:, с такой любовью, нежностью и болью в глазах.

Понимаете... Очень многое зависело от конкретных командиров и комиссаров в отрядах.Почему Бринский и Линьков такого в своих бригадах не допускали?Почему такого явного, оголтелого и агрессивного антисемитизма не было в партизанских отрядах в восточной части республики? И даже в брестских лесах, не всегда было такое... Это можно как-то рационально объяснить?

А что вы думаете, в армии, в пехоте такого не было? Для кого-то мы были — боевые товарищи, а для кого-то — пархатые жиды... Когда к нам в Прибалтике привезли пополнение из западных украинцев и молдаван, так я в каждом бою ждал от них пули в спину...

Г.К. — А что произошло с Вашими родителями и младшими братьями?

Я.Ш. — Моего отца, Исаака Нахмановича Шепетинского, вместе с моим родным дядей Самуилом, убил пьяный командир 53-й партизанской группы Бобков, который оставался со своими партизанами в Рафаловских лесах, после ухода отряда Пронягина на прорыв к линии фронта. В октябре 1942 года на проселочной дороге возле деревни Окуниново, отец с дядей нарвались на Бобкова. Они везли на подводе картошку и продукты для семейного лесного еврейского лагеря, для тех, кого партизаны оставили в лесах после «шалмана». Все продукты дал им знакомый товарищ, белорусский крестьянин с хутора Заверше, моя мама была оттуда родом. Но Бобков обвинил их в мародерстве и застрелил прямо на дороге. Об этом я узнал в 1944 году от одной партизанки. Командир отряда Бобков, пьянь и бандит, вообще объявил себя над законом, он толком не подчинялся никому, власть не признавал, и убивал всех на своем пути, и евреев, и белорусов, но всегда был прощен командованием соединения, поскольку его отряд был местным и участвовал в боях, а сам Бобков считался лично смелым командиром.

В 1944 году, уже после освобождения Белоруссии, Бобкова, оставленного в тылу вроде на советской работе, застрелил кто-то в пьяной драке.Но я думаю, это его чекисты «сработали для профилактики», уж слишком «фигура» Бобкова была бандитской, а поведение — непредсказуемым...

А младший, восемнадцатилетний брат Реувен, в тот же день, когда не вернулся отец, пошел на его поиски, и погиб в перестрелке с полицаями.

А маму и двух маленьких братьев убили полицаи во время облавы на скрывающихся в лесах евреев. Это случилось 25-го марта 1943 года в районе Волчьих Нор.

В 1993 году, когда я приехал в Белоруссию, то от бывшего партизана Ивана Анищика узнал достоверно имена тех, кто расстрелял моих родных. Убийцы: братья-близнецы Михальчуки, из деревни Залесье. В 1945 году, их, обоих, как пособников оккупантов, осудили на 10 лет лагерей, но уже в 1953 году оба палача вернулись в свою деревню.

Г.К. — Как Вашу группу встретили в отряде «дяди Васи»?

Я.Ш. — Это был отряд, организованный под Белостоком из бывших «окруженцев» и пограничников. Отряд от границы тоже шел на восток, на соединение с Красной Армией, по пути увеличиваясь за счет местных жителей, «примаков», евреев, бежавших из гетто, и красноармейцев, сбежавших из лагерей для военнопленных — и к весне сорок третьего года в отряде было почти тысяча воруженных партизан. Отряд «дяди Васи» на восток не пробился, и расположился у реки Лани, вдоль старой границы СССР с Польшей.

Когда осенью сорок второго года, нас, бывших «щорсовцев», привели в партизанский лагерь, то «дядя Вася» — Василий Алексеевич Васильев, приказал нас зачислить в отряд и распределить по ротам. Я попал в отряд Ломейко, в котором тогда было всего человек 120-130. Евреев в отряде Ломейко тогда было немного, человек пятнадцать, отношение к нам здесь было менее агрессивным, и только немногие из местных белорусов открыто демонстрировали свою ненависть к евреям. Многие из евреев бригады Васильева сами уходили с оружием дальше, в минские леса, где были свои еврейские или русские отряды, где к нам относились как к равным, как к верным и надежным товарищам по партизанской борьбе. Но мы решили остаться в отряде Васильева.

Сестру Раю взяли в санвзвод, а я с Герцем оказался в одном боевом взводе.Герц погиб 14-го марта 1943 года.

Г.К. — Как это произошло?

Я.Ш. — Герц всегда добровольно шел на любое задание, в любом бою он был впереди, был первым. Мне кажется, что он сам искал смерти...Он очень сильно переживал, когда ему приходилось слышать разные анекдоты про евреев, или унизительные насмешки и замечания о «боевых способностях евреев».Мне он всегда говорил, что мы должны, обязаны, своим личным примером, доказать, что мы такие как все — не хуже, а может и лучше других партизан. Тяжелой дождливой осенью сорок второго года и во время суровых зимних боев мы принимали участие во всех крупных и мелких операциях. Особенно мне запомнилась атака на краснослободский гарнизон, где впервые взяли в плен эсэсовцев — голландцев.И не было случая, когда вызывали добровольцев на выполнение задания, чтобы рука Герца не была поднята вверх. Допустим, надо три добровольца на боевое задание. Командир взвода так и говорил: — «Нужны еще двое, ведь Герц не пропустит»...

К сестре, в новом отряде, стал грязно приставать один из партизан, лейтенант из «окруженцев»... Решили с ним поговорить. Герц вызвал как-то его в сторону, они побеседовали, пожали друг другу руки. Лейтенант пообещал оставить сестру в покое и прекратить домогательства. Прошло немного времени, и снова наша сестра плачет, лейтенант не угомонился... Как раз, в это время мы атаковали райцентр Старобино, где находился большой и сильный гарнизон противника. Помимо немцев и полицаев в Старобино находился батальон СС, составленный из голландцев-добровольцев.

Атака получилась неудачной, немцы, скорее всего, знали о наших намерениях.Атаковали мы по окраинам, а не по центру села, подходили к Старобино незаметно, передовые группы имели маскхалаты. Герц был в группе, наступающей с севера, а я — в группе, идущей с южного направления. Бой сложился для нас не так, как мы планировали. Пришлось с большими потерями отойти в лес. Лейтенанта-»окруженца» среди выживших не оказалось, и никто не мог сказать, при каких обстоятельствах его убило.И тут я посмотрел Герцу прямо в глаза, и все сразу понял...

В тот день, когда Герца убили, меня, пулеметиа, вместе с моим вторым номером расчета по кличке «Володя-белорус», ночью поставили в «секрет», на охрану подходов к нашему лагерю. Остальные партизаны нашего отделения, десять человек, отправились на разведку в район Ганцевич. Мы только перед этим пережили сильную немецкую облаву на партизан, все время уходили от столкновений с немецкими армейскими частями, снятыми с эшелонов, идущих на фронт, для проведения блокады партизанского района. Поэтому, мы, постоянно ведя бои, были в непрерывном движении и вели разведку на всех направлениях. На рассвете, я увидел, как мое отделение возвращается с задания. Насчитал семь человек, а не десять... Не хватало троих, и Герца среди них не было... Командир отделения рассказал, что они вышли на опушку леса, и впереди, на расстоянии 500 метров была деревня Чудин. Три человека пошли на разведку, и, конечно, Герц был среди них. Они дошли до первых домов, потом послышались пулеметные очереди и взрывы гранат, стало ясно, что три разведчика попали в засаду.

Остальные семь бойцов, прождали полчаса, но из деревни никто не вышел, и командир отделения решил вернуться в отряд, и доложить, что в Чудине есть каратели, а судьба разведчиков неизвестна. Командир отряда приказал выслать в деревню целый взвод, и прояснить обстановку, что там произошло. Подошли к краю леса, и издали видим движение крестьян в деревне. Рассыпались в цепь, двинулись по снегу вперед, а врага в деревне — нет... Наткнулись на три трупа: Наши...

Тело Герца было особенно изуродовано, как сито проколото штыками. Заметил на левой ноге повязку, значит был ранен. Понесли их хоронить, а местные просят — только не на нашем кладбище, они боятся, что за это оккупанты накажут жителей деревни, и все сожгут. Рассказали, что у них были каратели-латыши, так они взяли несколько подвод и повезли своих убитых и раненых в Ганцевичи, но обещали вернуться...

Я смотрел на убитого брата, сильного и смелого человека, не знавшего страха в бою, служившего для меня примером. Я всегда им гордился, и вот он лежит на снегу... Мертвый, изуродованный, бледный, как-будто с застывшей улыбкой на лице.

Я не мог простить себе, что не пошел в эту ночь вместе с братом на разведку, а вдруг бы помог ему, первым бы заметил засаду и открыл огонь... Когда хоронили троих погибших партизан я смог с трудом сдержать слезы... Мы залегли, ждем, когда возвратятся латыши. Но подводы вернулись пустыми. Один из возчиков-крестьян рассказал, что на его подводе лежали убитый каратель, два тяжелораненых латыша , и сидел местный полицай. Из их разговоров он услышал, что одного раненого партизана хотели взять живьем, крикнули ему: — «Бросай оружие! Встать! Руки верх!». Этим партизаном был мой брат Герц. Он, по их приказу, отбросил автомат в сторону, но сам встать не мог, только крикнул в ответ: — «Я ранен в ногу. Помогите встать». И когда каратели — латыши приблизились к нему, чтобы поднять... — два взрыва... Вот и весь рассказ... Мой родной, красивый и незабвенный брат Герц искал геройскую смерть и... — нашел ее. Он хотел своей смертью доказать, что мы тоже умеем смело воевать и погибать с честью...

После гибели брата мной овладела апатия, на сердце осталась одна пустота. В апреле 1943 года была неудачная попытка дойти до старого места базирования семейного еврейского лагеря, но пробраться мне туда не удалось, и я продолжал воевать с тяжким грузом на душе, не зная ничего о судьбе родителей и младших братьев...

Уходя на очередное задание, я прощался с сестрой навсегда. Наверное, это заметили в отряде, у меня забрали пулемет, перевели в большую группу разведчиков, идущей в район Телехан, на организацию новых партизанских отрядов в районе 10-го шлюза Днепро-Бугского канала, и из «Яшки-пулеметчика», я стал «Яшкой-разведчиком». Отряды имени Фрунзе и имени Орджоникидзе послали к каналу по одному взводу, отряд имени Дзержинского — два взвода. Командовал нами Никулин. Через несколько месяцев, выполнив поставленную задачу, наша группа вернулась в свой отряд, назад к Ломейко, в Чучевичи, в бригаду Васильева.

Г.К. — Насколько интенсивной была боевая деятельность бригады Васильева?

Я.Ш. — Бригада постоянно вела ожесточенные бои, проводила многочисленные диверсии, а не отсиживалась в лесу... Васильев был боевым кадровым командиром, настоящим партизанским вожаком и его партизаны активно действовали.

И немцы, все время пытались разбить бригаду «дяди Васи», уничтожить и утопить партизан в болотах. Каждые два месяца против нас проводились крупные карательные операции, блокады, облавы и акции по ликвидации отрядов.Иногда, просто снимали фронтовые части вермахта с эшелонов, и бросали на нас.

Мы уходили глубже в леса, маневрировали, посколько знали, что у армейцев время на проведение антипартизанской операции ограничено, и, максимум, через 5-7- дней, они вернутся к железной дороге, и проследуют дальше, на фронт. После каждой такой операции, наши партизанские ряды удваивались, немцы сжигали села, расстреливали крестьян, и люди, спасаясь от смерти, бежали в леса. Немцы, после поражения под Сталинградом, уже не «церемонились», жгли целые деревни и убивали всех, кто был заподозрен в помощи партизанам.

Г.К. — Два года тому назад, я несколько раз встречался с партизаном Ароном Шером кадровым командиром РККА, лейтенантом, бежавшим из плена из Слуцкого концлагеря, и ставшим командиром подрывной группы в бригаде Васильева. Героический человек.

Он многое рассказал, но, вдруг, уже лично одобрив текст для публикации, отказался от появления его интервью на сайте, сказав, что еще не пришло время рассказать всю правду о той войне в лесах Западной Белоруссии, и он не хочет, чтобы в тексте была какая-то «негативная информация». Таким было его решение...

Но, из его рассказа, у меня сложилось впечатление, что бригада «дяди Васи» в основном вела бои не с немецкими подразделениями, а с вооруженными формированиями, созданными из белорусских, литовских, латышских и украинских полицаев, с батальонами «власовцев» и частями «Самоаховы», с «туркестанскими легионерами» и так далее... По сути дела, в основном, с его слов, в Западной Белоруссии шла «Гражданская война». Насколько такое суждение объективно?

Я.Ш. — Я с ним, в общем, в чем-то согласен. Большинство боев мы вели со всякого рода полицейскими и карательными отрядами, с частями, составленными из изменников Родины. Но и с немцам воевать тоже приходилось часто. И то, немцы ночью спят, отдыхают после операции, а латыши-полицаи их охраняют.

Просто, могу вам привести немало примеров — кого мы брали в плен, с кем сталкивались в боях, и вы сами сделаете выводы. Однажды мы сделали засаду на узкоколейной железной дороге, ведущей на Ганцевичи. Шел небольшой состав, мы вступили в бой. Убили человек двадцать в немецкой форме, а сорок человек взяли в плен. Среди них был только один немец, и его, пьяного «в стельку», сняли с паровоза.Все остальные были нацмены, бывшие красноармейцы, перешедшие на стороны врага. Их мы называли: — «черножопые». Всех пленных погнали в лес, и двух километрах от железной дороги, на небольшой поляне, сразу состоялся партизанский полевой суд. Всех нацменов раздели до кальсон, и там же на месте расстреляли. Всех..., до единого...

Г.К. — У попавших в партизанский плен шансов выжить не было?

Я.Ш. — Я бы так не сказал. В сорок третьем году, когда уже действовал лесной партизанский аэродром в Пузичах, то всех пленных немцев уже не расстреливали, а доставляли туда, и самолетами отправляли в Москву. Тяжелораненых партизан оставляли помирать в немецком тылу, а пленных гитлеровцев отправляли на лагерные харчи, оставляли в живых, проявляли гуманность. У нас даже во взводе, как-то недели две жил пленный немецкий солдат, пожилой, лет сорока, ел с нами вместе, считай, что из одного котелка. Но тут случилась крупная немецкая облава, и при отходе его пришлось заколоть... Вот так... Тут еще много зависело от того, как пленный вел себя на первом допросе. Взяли мы как-то в плен голландца-эсэсовца вместе с одним полицаем-белорусом. Полицая убили на месте, а голландца привели к Васильеву на допрос.

Комбриг приказал мне остаться и переводить. Голландец сказал следующее: — «Вы кто? Партизаны? А я с бандитами не разговариваю!». Его сразу «пустили в расход».

Полицаев в живых оставляли только мобилизованных.А тех, кто добровольно пошел на службу к немцам, уничтожали всеми способами, часто убивали их вместе с семьями, и полицаи отправляли своих родных в райцентры, под защиту немецких и полицейских крупных гарнизонов.

С перебежчиками поступали по-разному.К нам на сторону один раз перешли два бельгийца, и их зачислил в бригаду оцами.

А полицаев-перебежчиков проверяли, сколько крови на руках, не подосланы ли они к нам. Был у нас во взводе один полицай-перебежчик из Логишина, но начальники на него подумали, что он засланный к нам немецкий агент, и мне приказали его убить.Пришлось зарезать его штыком... Но с перебежчиками не торопились с расправой, разбирались, можно доверять или нет. Я хорошо запомнил, как мимо нас прошел сдаваться в плен целый крупный русский отряд с оружием и в немецкой форме, и вроде, говорили, что это «родионовцы», и нам приказали по ним не стрелять...Некоторые из них потом попали в наш отряд...