Г.К. — Немец Муц всегда Вам помогал?

Я.Ш. — Это был порядочный человек. Он действительно спас меня от смерти в конце марта 1942 года. Нас иногда направляли на железнодорожную станцию, для погрузки лома, отправляемого в Германию на переплавку. Грузили на платформы все, что стальное — железное. На станции нас охраняла полевая жандармерия, которая отличалась своей особой, звериной жестокостью. Кто по их мнению плохо работал — того убивали на месте... И в одну из таких погрузок, мне ствол от 45-мм пушки упал на правую стопу, сразу появилась боль, усиливающаяся при каждом движении. Я стоял на платформе, и думал — если жандармы это заметят, мне несдобровать, точно пристрелят прямо на станции. Один из нас, бригадир Эрих Штайн, немецкий еврей, инженер из Франфуркта, (будущий партизанский минер-подрывник, которому суждено будет геройски погибнуть в брестских лесах), был бесконвойным, и имел пропуск на хождение по городу. Он сразу побежал к Муцу, и сообщил о случившемся. Через полчаса Муц приехал на грузовике, о чем-то поговорил с жандармами, и громко крикнул: — «Яков ко мне!». Товарищи помогли мне сойти с платформы и я, пересиливая боль, залез в кабину грузовика. Муц спросил: — «Что случилось?»: — «Да вот, ствол соскользнул на ногу».

Он посмотрел, а нога уже опухла и стала синего цвета. Муц остановил грузовик на въезде, сказал: — «Сиди и не выходи», и пошел в свою контору. И в эту минуту ко мне подошел знакомый, Илья Грачук. Поинтересовался — что произошло? посмотрел с сочувствием на ногу, и говорит: — «Тебя сейчас в больницу гетто повезут. Вот сумка, передай ее доктору Блюмовичу». Сумку Грачук поставил под сиденье и отошел. Муц вернулся, завел машину, поехал по центральной улице города, граничившей с гетто, и остановился возле забора, прямо напротив больницы. Вытащил из кобуры свой маузер (с которым Муц появлялся крайне редко), и «дирижируя» пистолетом, громким криком приказал находящимся внутри подойти к забору, расширить проем и взять меня с собой. Пока люди делали проход в заборе, я, из любопытства, сунул руку в сумку Грачука и обомлел — там лежали гранаты. Этого мне еще в тот момент не хватало... Подошли ребята, помогли мне выйти из кабины, и ... вместе с сумкой повели к забору. Я еще успел обернуться: — «Большое спасибо, господин офицер!». С унылой улыбкой он ответил: — «Это все, Яков. Понял? Это все, что я могу для тебя сделать»... Сумку передали врачу, меня обследовали, сказали, что перелома нет, кость только треснула и есть большое кровоизлияние. И что когда опухоль сойдет — мне будет наложен гипс.

Обняв меня за плечи с двух сторон, ребята довели меня домой. К работе я больше не возвращался. Гипс с ноги сняли только в мае...

И скажу а еще одно. Когда я, простым бойцом пехоты дошел до Германии, и когда, озверев от боли утрат и ненависти к гитлеровцам, мы стали мстить всем немцам, и невинным и виноватым, то я помнил, что среди немцев были и такие люди, как Муц, и благодаря этому человеку в моей жизни и памяти, немало немцев я оставил в живых, хотя мог бы поступить и иначе...

Г.К. — А как произошла «встреча» с гебитскомиссаром Эррэном после войны?

Я.Ш. — В 1967 году меня пригласили в полицию, и сказали, что меня разыскали по просьбе немецкой полиции Гамбурга, (оказывется, они искали меня в Риге, не зная, что я уже уехал на ПМЖ в Израиль), и сейчас германское правосудие просит предъявить мне для опознания снимки гебитскомиссара Эррэна, и что на каждом фотоснимке есть порядковый номер. Разложили на столе фотографии, и представитель полиции, выходя из кабинета, сказал — Не торопитесь. Если кого-то узнаете, позовите меня, составим соответствующий акт. Я смотрел на эти фото, всего 42 снимка, там все в военной форме, а я видел Эррэна всего два раза — первый, во время его инспекции в «трофейном оружейном лагере», когда наши взгляды встретились на несколько секунд, и во второй раз, во время акции по уничтожению гетто 29/06/1942, когда он лично застрелил мою бабушку. Столько лет уже прошло... Я держал в руках эти фотографии, и понимал , какая ответственность лежит на моих плечах. Значит, Эррэн арестован, и если не будет свидетелей его преступлений, и если я ошибусь — он выйдет на волю. И я увидел один снимок, где на фоне крыльца дома, стоящего на улице Замковой в Слониме, дома, где расположилась резиденция гебитскомиссара, стоит группа военных, и среди них я узнал Эррэна. И дальше, на некоторых других фото было его лицо. Позвал офицера полиции, показал на снимки под номерами такими-то. Составили акт, прикрепили к нему отобранные фотографии. Позже мне позвонили из полиции и сказали, что получили письмо из Германии, в котором сказано, что я все правильно опознал.

В марте 1969 года мне принесли приглашение в Германию, где еще шло следствие над этим нацистким преступником. Цель моей поездки — опознание, очная ставка.В помещении немецкой прокуратуры мне объяснили — Сейчас перед вами поставят ряд мужчин. Вопросы задавать нельзя. Можо только смотреть. Когда узнаю, показать рукой, что это Эррэн. Зашли в просторный зал. Передо мной девять немцев, все смотрят нагло, как-будто хотят сказать — это я. Смотрел на них и был почти в отчаянии, прошло двадцать семь лет, люди внешне за такой срок сильно меняются, а я видел его всего два раза мельком и на фотографии военных лет. За такой промежуток времени люди полнеют, худеют, лысеют, и если ты с ними не находишься в контакте — как узнать?. Но я старался вспомнить его глаза, и тут меня осенило: ведь он стоял рядом со мной и был немного ниже меня ростом. Значит, те кто выше или вровень со мной — отпадают, ведь его рост за эти годы не должен был измениться. Я попросил разрешения подойти поближе к каждому отдельно. Разрешили. Присматриваюсь, а на самом деле сравниваю рост.

Из девяти осталось трое, которые подходят по росту. Прошу их, чтобы смотрели мне прямо в глаза, мол, помню цвет глаз. Переходил от одного к другому, ждал, что кто-то из них не выдержит. В зале стояла напряженная тишина Я снова подошел близко и попросил смотреть мне прямо в глаза. И тут одна пара глаз на долю секунды отвела взгляд.

Всем своим нутром я почувствовал — он! Мысленно одел его в военную форму — нет сомнений. Еще раз подошел к нему вплотную. Указал и захлопал в ладони — Браво, литовец! Это были те самые слова, которые Эррэн сказал, аплодируя литовцу-карателю за точный выстрел, убивший моего двоюродного брата во время акции по уничтожению гетто 29/06/1942 года. Меня сразу отвели назад от этой шеренги. Ко мне официально обратился немецкий прокурор: — Господин Шепетинский, прошу вас еще раз указать на подозреваемое вами лицо, которое, по вашему мнению, является бывшим гебитскомиссаром города Слонима...

Указал, и для меня эта встреча с палачом, эта пытка — закончилась.

Но весной 1973 года меня снова вызвали ва Гамбург, в качестве свидетеля на суде. Убийца и садист Эррэн получил по приговору немецкого суда пожизненное заключение

Г.К. — Разговоры, что надо уходить в лес, к партизанам, Вы с братом вели?

Я.Ш. — В сорок первом партизан в наших краях фактически не было. Было подполье в гетто, да по слухам — какие-то маленькие группы «различного пошиба», скрывающиеся в лесах. Помимо подполья в гетто, в «нееврейской» части Слонима в конце сорок первого тоже была создана подпольная группа, через которую осуществлялась наша связь с появившимися позже в округе партизанами. А весной сорок второго года началось «усиленное движение». Вдруг исчез доктор Блюмович, потом пропал Натан Ликер, специалист по связи. Я спросил у Герца: — «Куда они делись?», на что он спокойно ответил: — «Откуда мне знать? Может , сбежали». Но он просто не хотел мне тогда сказать, что Блюмович и Ликер переправлены в лес по «партизанской заявке». Весной Герц часто встречался с подпольщиками Аншелем Делятицким, Циринским, Кременем, Имбергом, и Володей Абрамсоном. К нам постоянно приходил Абрам Докторчик, и я понимал, что грядут какие-то события, но что произойдет конкретно? — терялся в догадках.

Мы постоянно прятали по ночам в сарае «трофеи» в тайнике, часть которых куда-то переправлялась. Положение в гетто становилось все тяжелее. И я сказал Герцу: — «Давай уйдем в лес , всей семьей. Оружие у нас есть (только в нашем сарае мы зарыли три танковых пулемета)». Брат пристально посмотрел на меня и ответил: — «Пока наше место здесь». Я тогда не знал, что связь с партизанами давно налажена, и от нашего подполья требуют оружие, боеприпасы, одежду и обувь, мыло и соль, медикаменты — хвалят, мол, молодцы, продолжайте добывать и переправлять, но как только разговор заходил о самостоятельном уходе вооруженных евреев — подпольщиков в лес, то партизанские командиры давали отрицательный ответ.- « Нет». Уход в лес — только по заявке. Попросили только врача, медсестру, радиста, которых сразу же тайно переправили к ним.

Вот такой был расклад. Помогать, рискуя жизнью — нам дозволялось. А воевать рядом, в одном строю с партизанами — нет, мы им были не нужны...

Г.К. — В 1994 году в Москве был издан сборник воспоминаний фронтовиков и партизан под названием «Я вспоминаю», и в нем опубликованы большие воспоминания слонимского подпольщика, Вашего товарища, Н. Циринского, в которых очень детально и подробно рассказывается о деятельности подполья гетто Слонима и о судьбе его участников. Интересно было бы с ним встретиться.

Я.Ш. — Это уже не получится... Циринский уже давно умер, и похоронен в Омске. А вот его воспоминания опубликовать, конечно, следует, они дают полную картину борьбы подпольщиков гетто. Текст у вас есть, так что — действуйте.

Г.К. — Вы в гетто знали, что происходит на фронте?

Я.Ш. — Мы почти не имели информации. Однажды, зимой 1942 года, я стал невольным свидетелем разговора Муца с земляком, приехавшим к нему с фронта. Немец рассказывал, как его часть разбили и истребили под Москвой, и как ему удалось чудом уцелеть.Он детально рассказывал об ужасных «русских морозах» и непрерывных атаках «большевиков». На что Муц ему ответил: — «Эти «коричневые господа» думали, что им это легко обойдется!». Эта информация придала нам веру и надежду.Я все рассказал Герцу, и он подробно записал услышанное мною.

Г.К. — Как немцы проводили вторую акцию по уничтожению гетто города Слонима 29-го июня 1942 года?18.000 убитых в этой акции, которая продолжалась три дня. (Всего в Слониме, за время оккупации в общей сложности были убиты 43.000 человек еврейской национальности).

Я нашел несколько документов рассказывающих об этой трагедии. Вот, например, свидетельство о палачах из латышского 18-го шуцманшафтбатальона, принимавших участие в ликвидации гетто: — «Батальон в количестве 395 человек (22 офицера. 75 унтер- офицеров,остальные — рядовые), в мае 192года прибыл в Белоруссии из Риги.

Командир батальона — капитан Зихерт. Немецкий офицер для связи — гауптман шутцполиции Эрзум. Батальон дислоцировался в Столбцах, 6 июня 1942 года, он, совместно с частями вермахта и полицией безопасности, принимал участие в антипартизанской операции в «треугольнике» Узда — Копыль — Столбцы. Батальону была придана команда СС под командованием гауптштурмфюрера СС доктора Кунца, состоявшая из трех офицеров, 6 унтеров, 6 переводчиков и 8 рядовых.

Летом 1942 года батальон под командованием майора Фридриха Рубениса на протяжении нескольких дней принимал участие в уничтожении гетто города Слоним Барановической области. Перед расстрелом людей раздевали донага, изымали ценности, вырывали золотые зубы. Капрал Эдгар Вульнис фотографировал сцены массовых убийств и позднее продавал эти фотографии по пять марок за штуку. В перерывах между расстрелами лейтенант Эглас хвастался своим умением точно стрелять. Он цинично заявлял: — «С 30 метров, прямо в голову — для меня это просто»...».

И так далее, читать страшно, разум не может это все воспринять... На днях мне обещали прислать архивные документы, подтверждающие факты зверств литовских полицаев — карателей, во время уничтожения слонимских евреев.

Или, вот, например, хранится в фондах Белорусского государственного музея газета «Червоная звязда» от 17-го февраля 1944 года. Газета являлась печатным органом Барановического подпольного обкома КП(б)Б. Статья «Жуткие еврейские погромы», в которой рассказывается еще о первой акции уничтожения в ноябре 1941 года.

По тексту, приведу только маленькие выдержки: — «Пьяные немецкие жандармы и слонимские полицейские с утра громили еврейские кварталы. Детей выбрасывали через окна, были случаи, когда их, детей, живыми разрывали на части... На месте казни сошло с ума более 50 человек... Всей этой «кровавой пирушкой» руководили немцы-садисты: Шульц, Рейнерт, Штелле. В издевательствах и насилии отличились слонимские полицейские: Судовский Владимир, Боносяк Стефан, Мирончик Иосиф...

В июле 1942 года была проведена вторая массовая расправа над еврейским населением города... Немцы и полицаи бросали живых людей в огонь... Расстрелы и грабежи длились целую неделю...». Уцелели из гетто Слонима во время второй ликвидации и дошли до партизан меньше трехсот человек, а до конца войны из них дожили считанные единицы.

Вы один из них... Как Вам удалось спастись в тот страшный день?

Я.Ш. — В конце июня в городе появились новые немецкие армейские части, прибыл карательный батальон из прибалтов, украинские полицаи, да еще какая-та «мусульманская — восточная часть». Из сел в Слоним были переброшены еще дополнительные силы: белорусские полицаи, несколько сотен. В городе уже давно находились латыши-полицаи, но в начале лета из Латвии прибыл еще целый полицейский батальон. И люди в гетто поняли, что все идет к трагической развязке.

Люди притаились в домах, на работу почти никто не выходил, и председатель юденрата Квинт, так и не мог собрать рабочие команды.Мы запаслись водой и сколько смогли — пищей. Под землей у нас было вырыто хорошо замаскированное убежище, но мы с Герцем решили, что в него не пойдем.У нас, к большому пустому сараю, была сделана пристройка , заполненная дровами для топки. Середина была пустая, и через подвижную доску можно было зайти и выйти, маскировка хорошая, и снаружи незаметная. Вот там мы решили принять бой, в случае чего. Приготовили в сарае оружие: гранаты, два пистолета, ручной пулемет с дисками.

И в понедельник, 29-го июня, гетто было окружено немцами и прибалтами. Квинт, председатель юденрата, был вызван к воротам и застрелен на месте.Началась акция... Почти все жители нашего дома спрятались в убежище, но места всем не хватило, и наши родственники, семья Гарнковских, поднялась на чердак. Моя бабушка Бейла-Рохл, сказала, что прятаться не будет: — «Это мой дом и я его не оставлю».Надела на себя шубу в этот жаркий день и отказалась спуститься в тайное убежище.

А Герц, я и Абрам, как и было решено — спрятались в пристройке. Голоса карателей уже были слышны. Мы отодвинули доску. Влезли, сидим тихо. В соседних домах уже немцы орут: Выходить! — стрельба, взрывы гранат. Заходят в наш двор. Те же крики: Выходить!.. Мы приготовились, наблюдаем сквозь щели. Во двор зашла группа карателей, среди них был уже знакомый мне гебитскомиссар Эррэн. Стоит, слева на ремне «парабеллум», смотрит на дом. Солдаты стали бросать внутрь дома гранаты и «зажигалки», наш дом задымил, загорелся, и в это время мой двоюродный брат Гарнковский спрыгнул с чердака вниз. Выстрел карателя, и брат, убитый наповал, упал на землю. Послышались аплодисменты, голос Эррэна: — «Браво, литовец!».

И вдруг из объятого пламенем дома вышла моя бабушка Бейла-Рохл, вся в огне , и пошла прямо на немцев. Крики и смех: — Смотрите на горящую ведьму! а она, очень медленно, шаг за шагом, приближалась к ним. Никто не стрелял. И тут, господин гебитскомиссар Эррэн, правой рукой выхватил «парабеллум» из открытой кобуры и выстрелил в бабушку три раза. Медленно, на наших глазах, горящий клубок свалился на землю... Мы были уверены, что наступает и наша последняя минута, обнялись на прощание. Думали, что наша семья уже задохнулась в убежище... Трупы бабушки и брата во дворе... Горит наш дом, хоть к счастью, ветер не в нашу сторону.

Слышим, как один солдат говорит офицеру: — «Сарай поджигать?». Тот обошел вокруг: — «Оставь, он пустой, здесь никого нет». Они стояли рядом с домом еще минут 10-15, потом ушли. Мы хотели выйти наружу, но Абрам не разрешил, подал знак. Он заметил, что неподалеку остались еще солдаты. И мы сидели в тайнике дальше, оплакивая родных, слышали рядом близкие выстрелы, но не понимали в чем дело. Как оказалось, это наш брат Реувен, выскочил из застилаемого удушающим дымом убежища и побежал к реке. Прошло еще долгое время, и вдруг мы услышали шорохи и голоса. Из-под догорающего дома начали выходить: первой выбралась моя сестра Рая, она обожгла все руки о горящие головешки. Потом появились все остальные, и мы кинулись навстречу, помогли им выйти наружу. Счастью нашему не было границ, но мать плакала: — «Не усмотрела, одного сына уже нет». Мы собрались, взяли оружие, что было из еды, дождались темноты и все вместе — долой из гетто, побыстрее, подальше... Ночью, быстрым шагом мы удалялись от города, по дороге к нам присоединялись еще уцелевшие люди из гетто. Собралась большая группа, человек двести. В основном это были вооруженые подпольщики гетто. Дошли до лесного массива, рассвело, и идти дальше было опасно. Мы решили переждать день и ночью снова продолжить движение в направлении на Рафаловские леса, там партизаны. Абрам Докторчик и мой брат Герц шли проводниками, оказывается, что дорога к партизанам была им знакома. Но такой большой группой нам не дойти, сразу заметят. Решили разделиться на несколько мелких групп, в каждой свой проводник, и в обход деревень и дорог идти дальше. Мы знали, что немцы обязательно проведают, что кто-то из гетто смог ускользнуть в леса, и что погоня за нами неизбежна. И действительно, где-то в полдень следующего дня, на опушке леса раздались выстрелы и взрывы гранат. Это продолжалось минут пять, а потом наступила тишина. Прошло еще время, и такая же история повторилась в другом месте. Немцы знали, что среди бежавших из гетто, возможно, есть и вооруженные люди, а зайти в густой лес, где за каждым кустом не знаешь, что тебя ждет, — опасно. Так они нашли тактику. Наделать много шума стрельбой и гранатами, а в перерывах слушать — откуда доносится детский плач и крики? Как не удивительно, но то, что немцы задумали, мы поняли инстинктивно. В нашей группе около сорока человек, были и дети, мы продвигались тихо. К нашей группе присоединилась семья с годовалым ребеноком. Мы не могли остановить его плач.

Люди затыкали уши, предлагали им уйти, оставить нашу группу, но они не хотели, боялись. Итак, после очередной стрельбы, молодой отец взял из рук жены орущего ребенка и удалился, сделал несколько шагов и исчез в чаще деревьев. Все знали, что произойдет, все молчали, никто не пытался его остановить. Когда он вернулся и обнял супругу, то зарыдал. У остальных — мертвая тишина, никто не поднимал глаз, каждый думал, что он виновен в том, что сейчас случилось. И вдруг, снова плач, как будто из под земли... Отец вернулся туда. Опять все молчали, никто не попытался помешать. Абсолютная тишина. Он вернулся... Ужас и боль объяли всех нас, все чувствовали дикий стыд и позор, но не знали как это выразить . Мы сразу поднялись с земли и удалились от этого места, не в силах осмыслить и смириться с тем, что произошло. Для попытки спасения наших жизней нам пришлось убить ребенка... Где в истории войн такое было, что чтобы остаться живым, надо было убивать своего ребенка?..

Но мы дошли до партизан. Два человека от нашей группы пошли вперед на разведку и вернулись с двумя представителями из партизанского отряда. Одного из них я сразу узнал, это был именно тот человек, который тогда на чердаке передал сверток с пистолетом моему брату. Григорий Андреевич Дудко, из отряда имени Щорса.

Мы сделали еще один переход и приблизились к пустому хутору, под названием «Военкомат». Это в районе Волчьи Норы, около деревни Окуниново. По пути партизан нам рассказал, что два дня назад к ним приволокся измученный и оборванный молодой парень. Он очень заикался, и почти невозможно было понять, о чем он хочет рассказать. Поняли только одно, что он смог удрать из горящего дома, а его семья вся погибла. Подошли к «Военкомату», стоят цепью вооруженные партизаны. И вдруг раздался крик-»Мама!». К нам навстречу бежал брат Реувен, оказывается — он спасся!..

Нас накормили. Мы сидели на траве, над нами было голубое ясное небо, и с трудом верилось, что мы на свободе, что мы продолжаем жить!..

Нам сказали, что командование партизанского отряда имени Щорса решило: молодых, тех, кто пришел с оружием — зачислить в партизанский отряд, всех остальных — отправить в семейный лагерь. Так началась наша партизанская жизнь.

Г.К. — Что представлял собой партизанский отряд имени Щорса?

Я.Ш. — Командовал отрядом лейтенант Павел Васильевич Пронягин.Комиссаром был Григорий Андреевич Дудко, а начальником штаба являлся капитан-кадровик Карп Емельянович Мерзляков. В отряде, на тот момент, было около трехсот человек: окруженцы, «примаки», беглецы из концлагерей для военнопленных, и немного местных, в основном из комсомольского и партийного актива .

Отряд разделялся на четыре группы (роты).

51-я группа, самая малочисленная, командиром был Мишка-»Повар»

52-я группа, командовал этой группой Кузнецов.

53-я группа, состояла из местных, командиром был палач и пьяница по фамилии Бобков.

54-я группа под командованием Леонтьева была наиболее многочисленная, и самая боевая, она полностью состояла из кадровых красноармейцев.

Очень скоро в отряде появилась и 55-я боевая группа.

Г.К. — Как встретили в отряде беглецов из гетто?

Я.Ш. — Из прибывших в отряд отобрали свыше ста молодых вооруженных еврейских ребят и назначили их в 51-ю группу. Но командир Мишка-»Повар» и все партизаны группы категорически отказались быть вместе с нами, с евреями...

Для нас это был страшный удар, ведь мы, все, с такой верой и желанием, мечтали воевать и мстить, а тут... В личных беседах нам эти партизаны открыто говорили: Ну какие вы вояки? Вас тысячами, как баранов гонят на убой, а вы? Никакого сопротивления, никакой борьбы!.. И когда старый коммунист Делятицкий спросил: — «А в каком лагере для пленных вы подняли восстание? А что, вас, тысячами не убивают, как и нас? Где, в каком лагере, вы поднялись на борьбу? Вы бежали в леса, мы тоже. В чем вы нас упрекаете?». Но никто его не удостоил ответом. Потом я понял, что главная причина в нежелании партизан брать евреев в свою боевую группу была следущая: они были уверены, что немцы сделают все возможное, чтобы уничтожить евреев, и те, кто будет с ними рядом, также погибнут первыми. К сожалению, нацистская пропаганда и ненависть к евреям не имела границ и заразила многих партизан... Да, 80% нашего пополнения не имело никакой армейской подготовки, как и большинство новых партизан. В Красной Армии почти никто из нас послужить не успел, и только малая часть людей, таких, как, например, бывший капрал Бандт, служила в польской армии. Но наше стремление мстить и воевать — было неудержимо и безгранично. Из командования отряда, только Карп Мерзляков относился к нам с великим предубеждением, если не сказать — с ненавистью, но мнение Пронягина и Дудко было решающим.

Мишку-»Повара» с его бойцами передали в другую группу, а 51-ю группу решили сделать отдельной еврейской ротой из 4-х взводов. Командование группой охотно согласился принять кадровый старший лейтенант еврей Ефим Федорович. Участник финской войны, бывший начальник штаба батальона, он смог сбежать из немецкого лагеря для военнопленных в Белостоке. Сам Федорович был родом из Гомеля.

Нашли среди командиров-кадровиков еще одного «замаскированного еврея», лейтенанта Ефима Борисовича Подольского, которого все звали «Фима», его назначили командиром 1-го взвода. Командовать вторым взводом добровольно согласился русский партизан, старший сержант Василий Волков. Третий взвод принял под командование наш Абрам Докторчик. Командирами разведывательных отделений были назначены подпольщики Кремень Зорах и мой брат Герц. Им сразу поставили задачу — вернуться в гетто, вывести оттуда еще уцелевших, и принести в отряд оружие, спрятанное в многочисленных тайниках в Слонимском гетто. К нашей группе был также присоединен санитарный взвод под командованием доктора Блюмовича. За несколько дней, прошедших после нашего прибытия в отряд, к партизанам пришло еще более двадцати «новых» ребят, спасшихся из гетто. Мы все были вооружены, ручной пулемет в каждом отделении, было и по два. У меня был танковый пулемет ПД, с дисками на 69 патронов.

Перед нами выступил комиссар Дудко. Он сказал: — «Бейте гитлеровцев, убийц вашего народа! Бейте их без страха и без жалости! Мы вам поможем!».

Начали нас сразу обучать военному делу: как передвигаться, маскироваться, учили, как правильно перебегать — упал, отполз в сторону, отметил новый рубеж, быстро поднялся и вперед, и так далее. Много времени отдавалось изучению оружия и уходу за ним:

Во время, так называемых, учебных занятий, наши отделения стали выходить на мелкие диверсионные задания: делали завалы на дорогах, спиливали столбы связи, из засад устраивали внезапные обстрелы полицейских, разбирали рельсы «на железке», а наши подрывники уже пустили под откос свои первые немецкие эшелоны.

Вся моя семья была в отряде в одной 51-й группе: Герц в отделении разведки, я — пулеметчик в первом взводе, Реувен — рядовой в хозяйственном взводе, там же поваром была моя мама, и отец — ответственный за топливо и охрану. Двое маленьких братьев с ними. Сестра Рая стала санитаркой в медицинском взводе.

Г.К. — Мы с Вами по ходу интервью подошли к очередному этапу Вашей жизни.

Два года Вы провоевали в лесах Западной Белоруссии, и многое Вам пришлось испытать и пережить за эти годы. Я прочел в свое время Вашу книгу воспоминаний «Приговор», изданную на нескольких языках, и немного удивился тому, что о партизанской войне Вы в ней рассказывали весьма сдержанно. А мне Вам хочется задать немало вопросов касающихся деятельности партизанских бригад, в которых Вам довелось воевать. Спросить о судьбе командира партизанского отряда Павла Пронягина.

Задать вопрос о межнациональных отношениях в Ваших бригадах... Я заранее уверен, что некоторым «ура-патриотам» мои вопросы и Ваши ответы не понравятся. Но готовы ли Вы, полностью и откровенно, рассказать о своей партизанской жизни?

Я.Ш. — Мне сейчас 88 лет. Что мне теперь скрывать? Что терять?.. Задавайте ваши вопросы.

Г.К. — Атака отряда на райцентр Коссово. Как это происходило? Что Вам запомнилось ?

Я.Ш. — Второго августа на рассвете нас подняли по тревоге, приказали построиться в полном боевом снаряжении. Собрался весь отряд, стало понятно, что мы идем не на мелкую операцию. Приказали начать движение по лесному массиву, сообщили интервалы в движении между группами и сказали, что о боевом задании объявят позже, на ходу.

Как раз перед этим в отряд пришла из Слнма еще одна группа евреев под командованием Кременя, они принесли с собой много оружия и боеприпасов. Среди них была молодая жена моего командира отделения Давида Блюменфельда, — Лиля. Он увидел ее, и, получив разрешение, вышел из строя и обнял свою супругу. Блюменфельд даже не предполагал, что Лиля осталась живой во время акции в гетто. Они расцеловались, и сразу, попрощавшись, Блюменфельд бегом вернулся в строй. Через сутки Давид был убит в бою... Мы шли дальше, большая сила, почти пятьсот бойцов. Понимали, что идем на серьезное дело. Шли с привалами, разведка впереди, обходили села и пастбища, и к вечеру нам приказали остановиться. Сказали, что до цели — десять километров. Двухчасовой переход. Приказ: на рассвете атакуем районный город Коссово Брестской области. Там немецкий гарнизон, рота литовцев и местные полицаи. Задание: уничтожить врага, взять оружие и медикаменты. К рассвету мы вышли на исходные позиции, получили направление для атаки, ориентиры справа и слева, и стали ждать сигнала. Оказалось, что к операции подключился также отряд имени Чапаева и его задача — перерезать дорогу к райцентру и не допустить подхода немецких подкреплений.

И когда раздался сигнал на атаку, мы побежали вперед, и как-то не сразу заметили, что наш взвод продвигается через территорию гетто. Увидели испуганные лица, евреи не поняли, что происходит, но, наверное, слышали как мы между собой перебрасываемся словами на идише. И бросились к нам с протянутыми руками: — «Идн! Идн!». Но нам было некогда, мы бежали вперед, к площади. По нам открыли стрельбу, мы залегли, и ответили прицельным огнем. Приказали бить по колокольне, оттуда по нам стреляли шквальным огнем. Поднялись в атаку, и тут рядом со мной упал сраженный Давид... Мы снова залегли и бешеным огнем били по целям, я сменил диск в пулемете. Слышу голос Федоровича: — «За мной! Вперед!». И снова мы ринулись на немцев, заняли здание полицейского участка, немецкую комендатуру, и казармы литовцев.

Вокруг — множество трупов. А потом мы стали вершить расправу.Литовцы на коленях умоляли нас, оставить их в живых. Я такого еще не видел...Те самые «мужественнные литовцы», которые хладнокровно и безжалостно расправлялись с безоружными жертвами в гетто, умоляют о сохранении им жизни?!Нет, такого не будет никогда... Поубивали их... Забегаем в здание райбольницы, все койки заняты больными, мы развернулись назад. Как говорится, «лежачего не бьют», но тут пришел Пронягин с каким-то местным, и тот стал показывать — Этот больной, этот тоже, а это — полицейский. Нашли человек двенадцать полицаев, спрятавшихся здесь под видом больных. Постреляли их на месте. Доктор Блюмович стал грузить медикаменты из больничного склада. И когда весь гарнизон, казалось, был полностью уничтожен, с костела по нам снова открыли огонь из ручного пулемета.

Пронягин приказал: — «Взять живьем!». Взяли. Оказался местный полицай. Повели его домой, к семье. И там их всех, прямо в доме... пристрелили... У партизанской войны свои законы... На обратном пути я заметил, что все обитатели гетто в движении, куда-то уходят. Здесь уже прошла первая акция уничтожения гетто, и к моменту нашей атаки на райцентр в гетто оставалось чуть больше двухсот евреев.

Кто решил, что надо бежать в города в границах Рейха, где по слухам евреев не убивают, кто самостоятельно уходил спасаться в леса. А молодые ребята пошли к нам.Меня за руку схватил какой-то парнишка — Я с тобой — Хорошо, пошли, только руку оставь. Звали его Берл Евшицкий. Назад мы возвращались воодушевленными, знали, что тоже можем убивать в бою, что теперь мы не стадо овец. Эта операция имела большое значение. Известие о разгроме гарнизона в Коссове, быстро разнеслось по окрестностям, и евреи из еще не ликвидированных гетто, стали убегать в леса. А полицаи, отправляли свои семьи из деревень и сел в районые центры, под защиту немцев, боясь партизанской мести. Теперь, каждый, кто шел в пособники к оккупантам, задумывался дважды, а стоит ли ему и его семье так рисковать. Мы вернулись в свой лагерь, имея в роте потери: десять убитых и раненых.

Г.К. — Семьи полицаев тоже уничтожались?

Я.Ш. — Не всегда и не везде. Но было такое нередко, что сейчас скрывать...Мне лично их жалко не было. Они наших еврейских малых детей живьем сжигали, да на куски разрывали, так почему я должен был переживать за полицейское отродье? Истребляли все полицейское семя, всю их породу. Око за око...

Убийство гражданских, родственников предателей, в жестокой партизанской войне — дело почти обычное... И вы это и без меня знаете. Просто многие не хотят об этом рассказывать... Но была одна, совершенно невинная жертва, которую мне до сих пор трудно осмыслить... Диверсионное отделение отряда под командованием Павла Кочерганова получило приказ пустить под откос немецкий эшелон , идущий на восток, на перегоне южнее станции Лесная, это на магистрали Брест -Москва. Пронягин приказал моему ротному Федоровичу придать подрывникам двух пулеметчиков из 51-й группы, и к Кочерганову послали меня и моего второго номера Люстека Метека.Пошли всемером: пять подрывников и мы, двое, для охраны и прикрытия.

До цели — две ночи пешего перехода, двигаемся только с наступлением темноты, обходя населенные пункты, избегая встреч с местным населением. Днем маскируемся и отдыхаем. С собой несем два ведра тола (вытопленного из снарядов), боеприпасы и еду. На исходе второго дня заняли позицию, и ждали сумерек, чтобы незаметно подобраться к железнодорожному полотну. Я с Люстеком — в боевом охранении. Вдруг заметили, что кто-то приближается к опушке леса, и движется в нашем направлении, сразу позвали Павла. Наблюдаем, и нам стало понятно, что это молодая девушка-пастушка. Мы были хорошо замаскированы, но надо же было такому случиться, что она наткнулась прямо на нас. Она испугалась, громко вскрикнула: — «Ой!Вы кто? Неужели партизаны?!».

После короткой паузы завязалась беседа. Павел спросил ее, есть ли в деревне немцы и полицаи, и что она ищет в лесу? Девушка успокоилась, сказала, что ее зовут Настя, в лесу она ищет корову, которая не вернулась с пастбища, а в деревне есть свои полицаи, да иногда приезжают немцы на машинах. С ее лица исчезли последние признаки волнения, и она радостно сказала, что слышала о партизанах, но впервые видит, какие они в жизни, и снова воскликнула: — «Ой! Девки в деревне мне не поверят»... Наша беседа становилась все более непринужденной и доверчивой, и, тут, Павел, почти не принимавший участия в разговоре, приказал всем ребятам углубиться в лес, а мне остаться с ним на месте.

Я продолжал беседовать с улыбавшейся Настей, и вдруг заметил, как Кочерганов одел штык на ствол своей винтовки СВТ. Ужас свершившегося я не могу передать, хоть и прошло больше шести десятилетий. Павел заколол ее ударом штыка. Еще в воздухе звучал ее голос, но Настя, уже мертвая оседала на землю. Я оцепенел, но из меня вырвалось — За что!?! Павел надрывно огрызнулся — Разговорчики!!

Подбежавшие ребята затянули тело девушки глубже в лес, кое-как замаскировали, и снова кинулись к «железке», выполнять задание. На подходе к железнодорожному полотну, Павел, не глядя в мою сторону, но явно обращаясь ко мне, буркнул:- Мы получили приказ, во что бы то ни стало — выполнить задание. Понятно?!

В какой-то степени его «поступку» можно было найти оправдание.Настя: — «лишний свидетель», могла бы просто случайно проговориться и выдать нас , и всей группе подрывников пришлось бы погибнуть в неравном бою...Но не всегда получается так, как того хотелось бы...

Ребята заложили заряд тола, натянули провода, все замаскировали так, что не заметишь. Мы с пулеметом для прикрытия залегли в метрах ста от подрывников. Ждем, время тянулось очень медленно. На рассвете по шпалам прошел патруль, ничего не заметив.

А потом, нарушая утреннюю тишину, послышался громкий стук колес приближающегося эшелона. Замерло все: дыхание, мысли, и смутная тревога сковала тело. Вдруг, слышим, глухой хлопок. Что это? Не хотелось верить, но это не был взрыв, которого мы с таким напряжением ждали. Произошло непредвиденное, граната в заряде взорвалась, а тол не сдетонировал, и сокрушительного взрыва, который должен был скинуть под откос немецкий поезд, так и не случилось... Я очень много страшных вещей увидел на войне и в лагерях, но лицо этой Насти я до сих пор часто вижу во сне...

Я так хочу, чтобы она нас простила...

Г.К. — Вы сказали, что Вашу семью из отряда Щорса отправили «в шалман». Что это означает? Мне партизан Борис Гинзбург на этот вопрос отвечать не стал, а посоветовал именно у Вас спросить значение этого «термина».

Я.Ш.: — «Отправить в шалман» на партизанском языке означало следующее — когда отряд уходит в рейд или движется на прорыв из блокады, то сразу отряды избавлялись от местных жителей, оставляли их на месте, фактически — на верную смерть. В «шалман» гнали только евреев: женщин, пожилых людей и детей, при этом забирая оружие у тех, у кого оно было, и не оставляя вооруженной защиты. Оставляли на погибель. Все это объяснялось командирами желанием не ограничивать мобильность отряда, но истинная причина была не в этом. Я никогда, ни разу не слышал, чтобы какие-то партизанские отряды оставили без вооруженной защиты, на съедение и на расправу немцам и полицаям беженцев-белорусов из семейных партизанских лагерей... Просто «изгнать в шалман», без весомых на то причин, из отрядов могли и молодых евреев-партизан, как это произошло в нашей 51-й группе в сентябре 1942 года , во время прорыва отряда Пронягина на восток, на соединение с Красной Армией, и весной 1943 года, когда я, уже лично пережив один такой «шалман», воевал в бригаде Васильева.