Элла Максимова

ЖИЛ ЛИ ПРАВЕДНИК
ПО ПРАВДЕ... 
 
Национальный вопрос в судьбе
партизанского командира
Павла Пронягина и его однополчан
 

 

© Э.Максимова

 

 

Источник: Э. Максимова, Жил ли праведник по правде, — «Известия», 1.03.1995, № 39.

Взято здесь: СОЮЗ - Беларусское землячество

Смотри также: О событиях в Коссове Полесском, в 1942 году. Подборка статей

ЖИЛ ЛИ ПРАВЕДНИК ПО ПРАВДЕ

Список Пронягина

У нас есть свой Шиндлер.

Удивительно, но о Павле Васильевиче Пронягине я узнала из Израиля, где в русскоязычном еженедельнике «Окна» была напечатана статья «Два списка, две судьбы».

История Шиндлера, немецкого промышленника, спасшего на своем заводе от смерти в газовых камерах 1200 евреев, общеизвестна. Малоизвестно одно обстоятельство, сообщаемое в статье: Шиндлер получил звание Праведника лишь через полвека, после того, как по экранам мира триумфально прошел фильм «Список Шиндлера». Звание присваивает в Иерусалиме мемориальный центр Катастрофы еврейского народа «Яд-ва-Шем».

Второй список, вторая судьба — Павел Васильевич Пронягин!

Командир одного из первых белорусских партизанских отрядов, он спас 370 человек. Хлопоты о присвоении Пронягину звания Праведника начали несколько лет назад его однополчане, поддержанные Верховным советом Белоруссии. С. Шушкевич писал президенту Израиля: «История второй мировой войны знает лишь единичные подобные случаи. Прошу Вас использовать свое влияние, авторитет... »

Все повторяется. В свое время комиссия не решилась назвать Шиндлера Праведником по той причине, что один из спасенных публично заявил: Шиндлер — грабитель, тот самый завод эмалированной посуды был отнят у его отца. Против Пронягина встала дама-историк, утверждающая, что он не столько герой, сколько преступник, на совести которого — гибель людей.

Однополчане продолжали настаивать, доказывать. И вот осенью Павел Васильевич получил приглашение на антифашистскую конференцию в «Яд-ва-Шем» и твердые заверения, что теперь-то станет Праведником и посадит свое дерево в Святой земле, в Аллее праведников. Комиссия, однако, снова отступилась. Павел Васильевич через три дня, по его словам, «утек из Иерусалима в ужасающем состоянии души».

Однако и прежде, да пожалуй, никогда спокойствия в ней не было. Во время нашего очень долгого разговора голос его не раз начинал дрожать:

— Вы считаете, я их предал? Я виноват перед Диной?

«Их» — евреев из своего отряда. Дина — девушка из Варшавы, первая любовь, жена, тогда же на войне у него отнятая. Ее недавнее, похожеее на чудо, короткое возвращение, наверное, и побудило Павла Васильевича отважиться на безжалостную ревизию прошлого и назвать мерзавцами тех, кто принудил его жить в разладе с собой, кто сломал ему в молодости жизнь. Жизнь, в которой «как Божий дар была мне ненадолго дана Дина».

... Павел Пронягин — крестьянский сын, студент-математик, не успевший окончить курс в Казанском университете, лейтенант, командир взвода разведки — попал в окружение под Барановичами. Не покончил с собой, как велел воинский устав, а ушел со своим взводом вглубь лесов в Волчьих Норах. Весной группа стала отрядом имени Щорса, его избрали командиром. Самостоятельно провоевали год, на время отряд влился в полесское соединение, затем а брестское, где Павел стал начальником штаба..

На лезвии бритвы

Щорсовцы дрались героически и успешно. Главные операции, сколько уничтожено живой силы и техники, подорвано эшелонов и мостов, как погибали, чем жили — все можно прочесть в книге Пронягина «У самой границы» (издательство «Беларусь», 1979 год).

Но Пронягин мне возразил.

— Не все... Мне читать ее совестно — перед собой и перед друзьями, с кем воевал. В глаза промолчали. Надо было отказаться от той книги, но думал, пусть какая-никакая, да останется память об отряде.

За семь лет — семь рукописей, каждый год возил в Минск новую. Рецензентов не устраивали целые главы: слишком много евреев, слишком превознесены их заслуги.

А Пронягин никого намеренно, по анкетным данным, не выделял, не считал. Бесхитростно вспоминал всех вместе, как оно и бывало в бою, где национальность ровно ничего не значила, а значили твердость духа, глаза и руки.

— Я не про евреев писал, а про слонимских ребят. И про диверсионные группы. Зорах Кремень был у них чаще за старшего; героический человек. Неделями в болотах караулили немцев, все в нарывах от сырости. А девушки какие отчаянные — Гута, Люба, Женя — она в бою погибла. Как не писать?

А так. В 1978 году в областной газете прошла серия статей «Рельсовая война». Названы многие подрывники — люди отчаянной, опаснейшей партизанской профессии. Но ничего — о бойцах с еврейскими фамилиями. О Циринском, на счету которого 11 эшелоны, Зорахе — 34, Ликере — 28. Из книги воспевающей дружбу народов, выброшены истории подполья в слонимском гетто, спасения коссовских евреев.

72 Мужчины и 24 женщины, зеленая молодежь и «старики», те, которые старше двадцати пяти, под угрозой разоблачения, пыток и расстрела — это пало на долю многих, — работая на трофейном складе в Слониме, снабжали отряд Пронягина оружием и боеприпасами.

Заведующий кафедрой Омского сельхозинститута Н. Циринский, инвалид, потерявший ногу, написал воспоминания об этой работе. Переправка оружия была еще опаснее, чем саботаж. Не знаешь, чему больше удивляться, — безумной дерзости работников или благоволению судьбы, хранившей их от полного провала.

Циринский послал рукопись командиру на отзыв. Павел Васильевич отозвался официальным заключением: «Подполье в Слониме — событие исключительное, возможно, единственное не только в Белоруссии, но в стране — совершалось на лезвии бритвы. Настоящими героями проявила себя группа комсомольцев-узников. Я был в курсе их дел. Многие вступили в наш отряд и отважно сражались».

Тогда, в июле 42-го, Пронягину стало известно о планах уничтожения гетто. С помощью связных подпольщики выбрались из гетто, отряд пополнился 150 новыми бойцами.

Скоро разведка донесла и: о готовящемся «окончательном решении еврейского вопроса» в городе Коссово. К тому времени немцы уже уничтожили три с половиной тысячи человек в первой акции. Пронягин принял решение упредить карателей. В результате знаменитого нападения на коссовский гарнизон были освобождены 200 евреев, которые тоже влились в отряд.

О самом сражении в книге большая глава «Даешь Коссово!». О спасении обреченных на смерть, о причине выборов даты — ни слова.

— Ваши-то бойцы, Павел Васильевич, знали о ней?

— Нет, это не способствовало бы боевому настрою.

Сказали бы, пусть сами уходят.

— Могли уйти?

— Без оружия всех бы немцы перебили. Если некоторые пробрались бы в лес, там прикончили. Кто тогда по лесам ни шастал — и бандиты, и мародеры. Думаете, у нас их не было? А евреи в отряде, они уже для чужих лесовиков не евреи, а люди Пронягина.

— А для своих?

— Для кого — соратники, для кого — жиды.

Будь Голда не Голдой...

51-я группа (рота) формально была многонациональной, но по абсолютному большинству — еврейской. Всего же евреев в отряде была треть, присутствие их было заметно всей округе. Когда пришли слонимцы, комиссар, бывший политрук Григорий Андреевич Дудко — вечная ему память, настоящий был человек — произнёс перед ними речь: «Бейте фрицев, убийц вашего народа, бейте без страха и жалости, мы вам поможем». Четыре лейтенанта в спешном порядке обучали в жизни не стрелявших горожан, недавних польских граждан, всего полтора года как ставших советскими, искусству партизанской войны.

Они оказались способными учениками. 51-я одной из первых ворвалась в Коссово. После боя, на посиделках в «костровой академии», командир хвалил роту за храбрость. Осенью случилась эта история: отступающему с потерями отряду пришлось до ночи оставить в лесу раненных в ноги Дудко и Голду Герцовскую. Но через несколько часов там уже были немцы. Раненые лежали рядом, В укрытии/под охапкой веток. Ночью Голде удалось подползти к загашенному кострищу, найти остатки еды и набрать воды в ручье. Промывала и перевязывала раны. Но запасы быстро иссякли, раны болели все нестерпимее, комиссар держал пистолет наготове...

У группы Щорсовцев, явившихся на место через неделю, было задание: с воинскими почестями похоронить Дудко и Герцовскую. Когда через два дня, сделав сотню километров в обход, доставили их в лагерь, врач, осмотрев раны, не поверил своим глазам: чистые, без гноя! «Да-а, — сказал комиссар, — будь Голда не Голдой, полагалась бы ей медаль за героизм».

Доктор Абрам Блюмович обеспечивал отряд медикаментами, еще будучи в слонимском подполье. С помощью бритвы и ножовки делал сложнейшие операции, вернул к жизни сотни раненых и больных. Пронягин не «пробил» даже упоминания его фамилий в книге.

Зато редакторы дополнили, продиктовали, вписали Пронягину то, чего он и в мыслях не имел, — благодарность и многословные характеристики руководителей соединений, бывших и будущих секретарей обкомов, райкомов.

«Невысокий, с приятным интеллигентным лицом... Взгляд больших карих глаз доброжелателен и в то же время строг, человек большой души, исключительной принципиальности, честности и душевности».

«Взволнованный его вниманием ко мне, я не мог произнести в ответ ни слова... Идейно убежденный коммунист... Хорошо понимал психологию и рядового, и коммуниста, знал, как подойти, воодушевить и вдохнуть бодрость... Мы чувствовали его душевную простоту».

Не стану называть имен. Даже не потому, что принадлежат известным в истории партизанского движения персонам. И не потому, что живут дети, внуки, носящие их фамилии. Просто — нет в этом практического смысла, нравственного урока. Те имена или другие — что меняется, если ситуация, по утверждению знающих людей, была не уникальной. Именно это — неуникальность, даже обыденность — загоняет нормальный ум в тупик. Факты надо доводить до логического конца. Но к чему придем, если речь пойдет о пролитой крови людей, чьей виной была их национальная принадлежность? А творили произвол те, кто сам не на жизнь, а на смерть боролись с фашизмом, с идеологией, чей принцип — расизм, чьи практика — расовые убийства. На какие же выйдем совпадения? Кто чему противостоял?

Шалман

Было такое партизанское понятие — «шалман», что означало изгнание в никуда. Под видом задания или освобождения от небоеспособного балласта. Обычно без оружия и без права добывать или покупать еду в окрестных селах.

После ухода основной части отряда Щорса на новую базу и немецкой облавы на оставленный под охраной семейный лагерь уцелевшим евреям приказано было покинуть здешние партизанские владения. Их присутствие-де провоцирует фашистские рейды.

Они разбрелись по чащобам и болотам. Иных свои же прикончили: за то, что «грабили» крестьян (несчастным, беспомощным скитальцам деревенские вынесли картошку); за то, что кто-то, уходя, не отдал оружие, и т. д. Дети и старики отправлялись на тот свет своей смертью — от холода и голода в этих новых лесных гетто.

Пронягину ничего не предъявить — он был в тот момент далеко. Случались, однако, шалманы и при нем.

Захар Зимак с недавних пор живет в Акко, в Израиле. Он — из Коссово. После войны — учитель, директор в школе-интернате для сирот. Каждый год на первосентябрьском торжественном уроке он рассказывал о Пронягине: «Запоминайте, дети, это — история». Зимака тоже не миновал шалман. Цитирую письмо: «Однажды командир отозвал меня в сторону: «Я ничего не могу изменить, придется вам уйти. Прилетят десантники из Центра, тогда постараюсь вернуть вас».

«Пронягин делал больше того, что мог», — говорит Яков Шепетинский.

Все три шалмана выполнялись по требованию комиссара, заменившего в отряде тяжелораненого Дудко. «Доброжелательный, интеллигентный», он так обосновывал акции перед коммунистами отряда: евреи — главные оппозиционеры в 20-30-х годах, евреи — паникеры, вызвавшие переполох в Москве в октябре 41-го, евреи — трусы.

Объяснение самого Павла Васильевича:

— Среди командиров взводов, рот были всякие, но ведь они — мои ближайшие помощники, я должен был учитывать сферу. Единственное, чем оправдываюсь перед собой, я отправлял товарищей не на погибель, а, только чтобы переждали грозу.

К счастью, в список Пронягина изгнанные вошли живыми. Но существует и другой список — евреев, погибших в самом отряде, и не от рук врага.

Тут нужна оговорка. В 41-42-м годах воинская дисциплина во многих отрядах была категорией условной, своеволие командира — правом. Жизнь человеческая не дорого стоила. И если командир какую нацию недолюбливал или вовсе не выносил.

... Приказано было сдать золото. Командованию донесли, что девушка прячет кольцо. Нашли — мамино, обручальное, маму убили в гетто. Адъютант начштаба тут же выполнил приказ: расстрелять! Колечко-то, правда, оказалось из серебра, с позолотой.

... Сани медленно двигались по дороге, неожиданно лошади рванули, у бойца — недавний руководитель подпольной группы в гетто — соскользнула с плеча винтовка, которую быстро замел снег. За потерю оружия — смерть.

Из письма Зимака: «Произошло это мгновенно. Начштаба доложил Пронягину только назавтра, извратив факты. Сказал, — что винтовка брошена. А я знал, что её отрыли и принесли начштаба».

... Трое разведчиков, узнав от местного крестьянина, что лесник работает на немцев, расстреляли его по приказу командира разведгруппы. Затем выяснилось, что лесник — друг командира соединения, а доносчик — провокатор. Двое дружно свалили на третьего — это, мол, он втянул их в грязное дело. После быстрого дознания, без всякого суда, его пристрелил лично начштаба в присутствии командира соединения. Двоих других наказали тремя днями тяжелых работ. Пронягина даже не уведомили.

Чаша терпения 51-й группы переполнилась; Они собрались у начштаба и потребовали объяснении. Простояли несколько часов, но никто к ним не вышел. Утром 51-я была построена, винтовки приказано положить на землю, вокруг — остальные роты с оружием наготове. Начал комиссар соединения: «То, что вы совершили вчера, — контрреволюция, бунт. Все это будет пресечено, зачинщики — разоблачены. Многие из вас — сыновья богачей, белоручки, нарушающие порядок... »

Песах Альперт поднял руки:

— Посмотрите на них, генерал! Это — пролетарские мозоли. У кого из нас вы видели белые руки?

Вот рота подняла руки.

Что-то заставило командование отступить. Но 51-ю немедленно разогнали, распределив бойцов между другими ротами.

Мог Пронягин откровенно выскаэаться, написать в Центр, когда появилась связь с Большой Землей? Мог. К чему бы это привело? Его заставили бы замолчать. Трудно ли пустить в лесу пулю в спину, а головорезов и люмпенов там хватало. И еще он понимал абсолютную бесполезность протеста. Как ответил особист одному из партизан: «Война идёт, некогда разбирать такие вопросы».

За дружбу с жидами кое-кто люто ненавидел Пронягина. Тяжелораненый политрук Аветисян рассказал Зимаку, что они тайно охраняют Павла Васильевича, потому что есть люди, готовые его из-за угла прихлопнуть.

И все-таки иногда он решался. В национальном архиве Белоруссии; обнаружена копия приказа по отряду имени Щорса с фамилиями отчисляемых из отряда и резолюцией наискосок: «Приказ не был утверждён и не был выполнен»... Подпись неразборчива. Легко теперь судить Пронягина, пишут мне однополчане, «вне времени и пространства, сбрасывая со счетов условия войны». У Пронягина была своя правда — правда обстоятельств, она правдивее, реальнее и во сто крат тяжелее, чем стерильные моральные постулаты. Против него были не только свои низы и свои верхи.

В сборнике научных трудов «Актуальные вопросы государства и права», вышедшем недавно в Минске, в статье профессора университета А. Лейзерова приведено несколько строго документальных наблюдений и выводов. Советская официальная пропаганда почти полностью замалчивала геноцид евреев на оккупированных территориях... В этом прежде всего убеждают сообщения Совинформбюро. В сводках 42-43-го годов нет ни одного факта массовых расстрелов евреев... Это была фактическая партийная директива партийным, военным органам, всему партизанскому. движению. Тема тщательно обходилась в многочисленных листовках, засылавшихся на оккупированные территории, в листовках подпольных обкомов, райкомов. Умолчание было определенным образом расценено населением.

Но, кроме объективной «линии Старой площади», была субъективная линия порядочных людей. Тот же Сидор Ковпак, легендарный партизанский лидер, пресекал, рассказывают, любые антисемитские инциденты. На марше в Карпаты он брал к себе всех встреченных в лесах и освобождённых из гетто евреев, а слабых и старых отправил в деревни, под опеку верных людей.

Секретари подпольных партийных комитетов были солдатами партии. Прикажи она думать по-другому — упрятали бы темные инстинкты куда подальше. Те из них, кто и после войны командовал жизнью, не позволили «гуманисту Пронягину» делать карьеру в их краю.

Уехал он к себе в Казань, учил сельских ребятишек математике, директорствовал. Уже в весьма зрелом возрасте перетащили его друзья-партизаны обратно в Белоруссию, снова в деревенскую школу. Пенсионером поселился в Бресте. Счастлив в детях, растут хорошие умные внуки. Ну что, казалось бы, ему, семидесятивосьмилетнему, до тех очень давних лет? А то, что не кончилась их власть над ним.

Он думал, что теперь сможет снять груз с души, переделав свою книгу. И опять ему сказали: куда столько о евреях, и вообще, кому интересна его быльем поросшая правда!

Дина, как Божий дар

Он думал, что справился с памятью о Дине, вернулась в его жизнь через пятьдесят лет.

В отряде Дина появилась вместе со слонимцами. За два года до того, ещё школьницей, бежала из Варшавы от немцев. Дина стала его женой. Они не скрывались, да и скрыть такое счастье невозможно. Кто-то даже евреев готов был ему простить, но — не Дину. Больше, чем ее бесстрашия в бою, он боялся ее взрывной прямоты. Во время бунта 51-группы Дина сказала командиру соединения, что он черносотенец, что его расправы — суд Линча. В ответ ей было обещано, что она жестоко поплатится как зачинщица мятежа, а на ветер он слов не бросал: ночью Павел отправил Дину из лагеря...

Второй командир, «идейно убежденный коммунист», навсегда разлучил их, поставив перед командирами вопрос ребром: может ли начальник штаба видного, известного Москве соединения жить с еврейской женщиной? После чего ее выслали в самый дальний отряд.

В деревне, где стоял штаб, в крестьянской семье воспитывался их сын, той же осенью умерший от дифтерита. Дина пробиралась к нему и была замечена тем самым командиром, который тут же приговорил ее к смерти за неповиновение. Бросил коротко: «Убрать!». Ее вели в лесок, их догнал ординарец: командир отменяет приказ, это он спьяну...

Она все равно рвалась встретиться с Павлом, а он, кляня себя за слабость, уходил от объяснений.

Недавно писал другу в Омск: «Спасибо тебе за фото Дины, самого дорогого и любимого человека. Все было порушено по злой воле Н., которому я не мог противостоять. Мой протест мог стоить мне головы».

Дина уехала домой в Варшаву. Металась по миру — Чехословакия; Израиль, осела в Америке. Не жила. Как жить, если он бросил, разлюбил (о том, что произошло, узнала сейчас). Лишь через годы пришла в себя. Ну, а дальше все как у людей — замужество, дети, любимая работа — профессор права в университете.

В 92-м году Дина прилетела на годовщину разгрома коссовского гарнизона. И словно не был полувека, а было только то, что было до того...

Теперь письма из Америки в Брест приходят каждую неделю. Конечно, газета — не место для любовной переписки, но в нашей истории она выходит далеко за рамки личного.

«Мой дорогой Павлик!.. Прости мне цинизм, он касается всех этих ситуаций, когда власть пользуется людьми ради своих амбиций... Мне все еще верится, что мы с тобой знали и чувствовали о том, о чем пишут поэты. В моих глазах ты герой, человек и друг, которого я когда-то в странных обстоятельствах очень-очень любила... Преданность, верность, искренность — все это возможно лишь в личных отношениях И только у некоторых счастливцев. Твои письма всегда приносят мне радостные воспоминания, и как-то легко на душе, что наша любовь не была нереальным твором моей фантазии. Рисунок твой понравился, хотя я себя не помню такой красавицей... Помнишь время, всего полгода, когда Славик был с нами? Была такая теплая жизнь, я чувствовала себя такой беспечной в твоей любви. Поэтому события в марте были шоком, обвалом, завалением моего мира. Напиши, напиши! Пиши мне о чем хочешь: про себя, прошлое, нынешнее. Мне все так интересно в твоей жизни. Думаю о тебе. Твоя Дина». А по телефону, в разговоре со мной, не сдержавшись, по-бабьи всхлипнула.

В Иерусалиме продолжают сомневаться, грозило ли жизни Пронягина спасение евреев, спасал он их или способствовал уничтожению. Что ж, в конце концов благодарность — чувство обоюдонужное, необходимое народу, к которому принадлежат спасенные, больше, чем спасавшему, который свое благое дело уже исполнил. Оно прекрасно, самоценно и не забудется потомками тех, кто с Павлом дошел до Победы. Для них он Праведник.

Это он добился, чтобы в Коссово, на месте массового расстрела евреев, поставили камень с памятной плитой.