Сегодня
я с большой охотою
Распоряжусь своей субботою,
И если Нинка не капризная,
Распоряжусь своею жизнью я.
— Постой, чудак, она ж наводчица.
Зачем? — Да так. Уж очень хочется.
— Постой, чудак, у нас канпания,
Пойдем в кабак, зальем желание.
— Сегодня вы меня не пачкайте, —
Сегодня пьянка мне до лампочки,
Сегодня Нинка соглашается,
Сегодня жисть моя решается.
— Ну и дела же с этой Нинкою —
Она ж жила со всей Ордынкою,
И с нею спать — ну кто захочет сам?
— А мне плевать — мне очень хочется!
Сказала: любит. Все, заметано!
— Отвечу рупь за сто, что врет она.
Она ж того, ко всем ведь просится.
— А мне чего, мне очень хочется!
— Она ж хрипит, она же грязная,
И глаз подбит, и ноги разные,
Всегда одета, как уборщица.
— Плевать на это очень хочется!
Все говорят, что не красавица.
А мне такие больше нравятся.
Ну что ж такого, что наводчица?
А мне еще сильнее хочется.
* * *
В тот
вечер я не пил, не пел —
Я на нее вовсю глядел,
Как смотрют дети, как смотрют дети.
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Что мне не светит.
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Что мне не светит.
И тот, кто раньше с нею был,
Он мне грубил, он мне грозил.
А я все помню — я был не пьяный.
Когда ж я уходить решил,
Она сказала:"Не спеши!"
Она сказала:"Не спеши,
Ведь слишком рано!"
Когда ж я уходить решил,
Она сказала:"Не спеши!"
Она сказала:"Не спеши,
Ведь слишком рано!"
Но тот, кто раньше с нею был,
Меня, как видно, не забыл.
И как-то в осень, и как-то в осень —
Иду с дружком, гляжу — стоят.
Они стояли молча в ряд,
Они стояли молча в ряд —
Их было восемь.
Иду с дружком, гляжу — стоят.
Они стояли молча в ряд,
Они стояли молча в ряд —
Их было восемь.
Со мною — нож, решил я — что ж,
Меня так просто не возьмешь,
Держитесь, гады! Держитесь, гады!
К чему задаром пропадать,
Ударил первым я тогда,
Ударил первым я тогда —
Так было надо.
К чему задаром пропадать,
Ударил первым я тогда,
Ударил первым я тогда —
Так было надо.
Но тот, кто раньше с нею был —
Он эту кашу заварил
Вполне серьезно, вполне серьезно.
Мне кто-то на плечи повис,
Валюха крикнул:"Берегись!"
Валюха крикнул:"Берегись!" —
Но было поздно.
Мне кто-то на плечи повис,
Валюха крикнул:"Берегись!"
Валюха крикнул:"Берегись!" —
Но было поздно.
За восемь бед — один ответ.
В тюрьме есть тоже лазарет, —
Я там валялся, я там валялся.
Врач резал вдоль и поперек,
Он мне сказал:"Держись, браток!"
Он мне сказал:"Держись, браток!" —
И я держался.
Врач резал вдоль и поперек,
Он мне сказал:"Держись, браток!"
Он мне сказал:"Держись, браток!" —
И я держался.
Разлука мигом пронеслась.
Она меня не дождалась,
Но я прощаю, ее — прощаю.
Ее, конечно, я простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был,
Не извиняю.
Ее, конечно, я простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был,
Я повстречаю!
* * *
Да, может, хватит?
Стоп. Стоп.
* * *
Я
недавно гулял по столице — и
Двух прохожих случайно зашиб,
И попавши за это в милицию,
Я увидел ее и погиб.
Я не знаю, что там она делала,
Видно, паспорт пришла получать,
Молодая, красивая, белая,
И решил я ее разыскать.
Шел за ней и запомнил парадное,
Что сказать ей? — ведь я ж хулиган.
Выпил я и позвал ненаглядную
В привокзальный один ресторан.
Ну а ей улыбались прохожие,
Мне хоть просто кричи "караул!",
Одному человеку по роже я
Дал за то, что он ей подморгнул.
Я икрою ей булки намазывал,
Деньги просто рекою текли,
Я ж такие ей песни заказывал,
А в конце заказал "Журавли".
Обещанья я ей до утра давал,
Повторял что-то вновь ей и вновь,
Я ж пять дней никого не обкрадывал,
Моя с первого взгляда любовь.
Говорил я, что жизнь потеряна,
Я сморкался и плакал в кашне,
А она мне сказала:"Я верю вам
И отдамся по сходной цене".
Я ударил ее, птицу белую,
Закипела горячая кровь.
Понял я, что в милиции делала
Моя с первого взгляда любовь.
* * *
На
границе с Турцией или с Пакистаном —
Полоса нейтральная; а справа, где кусты, —
Наши пограничники с нашим капитаном, —
А на левой стороне — ихние посты.
А на нейтральной полосе — цветы
Необычайной красоты!
Капитанова невеста жить решила вместе —
Прикатила, говорит:"Милый!.." — то да се.
Надо ж хоть букет цветов подарить невесте:
Что за свадьба без цветов! — пьянка да и все.
А на нейтральной полосе — цветы
Необычайной красоты!
А к ихнему начальнику, точно по повестке,
Тоже баба прикатила — налетела блажь, —
И тоже "милый" говорит, только по-турецки,
Будет свадьба, говорит, свадьба — и шабаш!
А на нейтральной полосе — цветы
Необычайной красоты!
Наши пограничники — храбрые ребята, —
Трое вызвались идти, а с ними капитан, —
Да разве ж знать они могли про то, что азиаты
Порешили в ту же ночь вдарить по цветам!
Ведь на нейтральной полосе — цветы
Необычайной красоты!
Пьян от запаха цветов капитан мертвецки,
Ну а ихний капитан тоже в доску пьян, —
И повалился он в цветы, охнув по-турецки,
И, по-русски крикнув "...мать!", рухнул капитан.
А на нейтральной полосе — цветы
Необычайной красоты!
Спит капитан — и ему снится,
Что открыли границу как ворота в Кремле, —
Ему и на фиг не нужна была чужая заграница —
Он пройтиться хотел по ничейной земле,
Почему же нельзя? Ведь земля-то — ничья,
Ведь она — нейтральная!..
А на нейтральной полосе — цветы
Необычайной красоты!
* * *
Сыт я
по горло, до подбородка,
Даже от песен стал уставать.
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать.
Друг подавал мне водку в стакане,
Друг говорил, что это пройдет,
Друг познакомил с Веркой по-пьяни —
Верка поможет, а водка спасет.
Не помогли ни Верка, ни водка:
С водки — похмелье, а с Верки — что взять?
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
И позывных не передавать.
Сыт я по горло, сыт я по глотку,
Ох, надоело петь и играть,
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать.
* * *
Хоть бы
облачко, хоть бы тучка
В этот год на моем горизонте,
Но однажды я встретил попутчика,
Расскажу про него — знакомьтесь.
Он сказал:"Вам куда?" — "До Вологды", —
"Ну до Вологды — это полбеды".
Чемодан мой от водки ломится,
Предложил я, как полагается:
"Может, выпить нам, познакомиться,
Поглядим, кто быстрей сломается".
Он сказал:"Вылезать нам в Вологде,
Ну а Вологда — это вона где".
Я не помню, кто первый сломался,
Помню, он подливал, поддакивал.
Мой язык, как шнурок развязался —
Я кого-то ругал, оплакивал.
И проснулся я в городе Вологде,
Но, убей меня, не припомню где.
А потом мне пришили дельце
По статье Уголовного Кодекса.
Успокоили:"Все перемелется!"
Дали срок — не дали опомниться.
Пятьдесят восьмую дают статью,
Говорят:"Ничего, вы так молоды..."
Если б знал я, с кем еду, с кем водку пью, —
Он бы хрен доехал до Вологды!
Он живет себе в городе Вологде,
А я на Севере, Север — вона где.
Все обиды мои годы стерли,
Но живу я теперь как в наручиках:
Мне до боли, до кома в горле
Надо встретить того попутчика.
Но живет он в городе Вологде,
А я на Севере, Север — вона где.
* * *
Всего
ли... Всего лишь час дают на артобстрел —
Всего лишь час пехоте передышки,
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому — до ордена, ну а кому — до "вышки".
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому — до ордена, ну а кому — до "вышки".
За этот час не пишем ни строки —
Молись богам войны артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так — мы штрафники, —
Нам не писать:"...считайте коммунистом".
Ведь мы ж не просто так — мы штрафники, —
Нам не писать:"...считайте коммунистом".
Перед атакой водку — вот мура!
Свое отпили мы еще в гражданку,
Поэтому мы не кричим "ура" —
Со смертью мы играемся в молчанку.
Поэтому мы не кричим "ура" —
Со смертью мы играемся в молчанку.
У штрафников один закон, один конец —
Коли, руби фашистского бродягу!
И если не поймаешь в грудь свинец —
Медаль на грудь поймаешь за отвагу.
И если не поймаешь в грудь свинец —
Медаль на грудь поймаешь за отвагу.
Ты бей штыком, а лучше бей рукой —
Оно надежней, да оно и тише, —
И ежели останешься живой —
Гуляй, рванина, от рубля и выше.
И ежели останешься живой —
Гуляй, рванина, от рубля и выше.
Считает враг: морально мы слабы, —
За ним и лес, и города сожжены.
Вы лучше лес рубите на гробы —
В прорыв идут штрафные батальоны!
Вы лучше лес рубите на гробы —
В прорыв идут штрафные батальоны!
Вот шесть ноль-ноль — и вот сейчас обстрел, —
Ну, бог войны, давай без передышки!
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому — до ордена, а большинству — до "вышки"...
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому — до ордена, а большинству — до "вышки"...
* * *
Нынче
все срока закончены,
А у лагерных ворот,
Что крест-накрест заколочены, —
Надпись "Все ушли на фронт".
Что крест-накрест заколочены, —
Надпись "Все ушли на фронт".
За грехи за наши нас простят,
Ведь у нас такой народ —
Если Родина в опасности —
Значит, всем идти на фронт.
Если Родина в опасности —
Значит, всем идти на фронт.
Там год — за три, если бог хранит, —
Как и в лагере зачет.
Нынче мы на равных с вохрами —
Нынче все ушли на фронт.
Нынче мы на равных с вохрами —
Нынче все ушли на фронт.
У начальника Березкина —
Ох, и гонор, ох, и понт!
И душа крест-накрест досками, —
Но и он пошел на фронт.
Лучше было — сразу в тыл его:
Только с нами был он смел, —
Высшей мерой наградил его
Трибунал за самострел.
Ну а мы — все оправдали мы,—
Наградили нас потом:
Кто живые, тех — медалями,
А кто мертвые — крестом.
И другие заключенные
Пусть читают у ворот
Нашу память застекленную —
Надпись "Все ушли на фронт"...
Надпись "Все ушли на фронт"...
* * *
Я рос
как вся дворовая шпана —
Мы пили водку, пели песни ночью, —
И не любили мы Сережку Фомина
За то, что он всегда сосредоточен.
И не любили мы Сережку Фомина
За то, что он всегда сосредоточен.
Сидим раз у Сережки Фомина —
Мы у него справляли наши встречи, —
И вот о том, что началась война,
Сказал нам Молотов в своей известной речи.
И вот о том, что началась война,
Сказал нам Молотов в своей известной речи.
В военкомате мне сказали: "Старина,
Тебе броню дает родной завод "Компрессор"!
Я отказался, а Сережку Фомина
Спасал от армии отец его, профессор.
Я отказался, а Сережку Фомина
Спасал от армии отец его, профессор.
Кровь лью я за тебя, моя страна,
И все же мое сердце негодует:
Кровь лью я за Сережку Фомина —
А он сидит и в ус себе не дует!
Кровь лью я за Сережку Фомина —
А он сидит и в ус себе не дует!
...Но наконец закончилась война
С плеч сбросили мы словно тонны груза,
Встречаю я Сережку Фомина —
А он Герой Совейского Союза...
Встречаю я Сережку Фомина —
А он Герой Совейского Союза...
* * *
Это был
воскресный день — и я не лазил по карманам:
В воскресенье — отдыхать, — вот мой девиз.
Вдруг — свисток, меня хватают, обзывают хулиганом,
А один узнал, кричит:"Рецедивист!"
"Да брось, товарищ, не ершись,
Моя фамилия — Сергеев,
Ну а кто рецедивист —
Ведь я ж понятья не имею".
Это был воскресный день, но мусора не отдыхают:
У них тоже план давай, хоть удавись, —
Ну а если перевыполнят, так их там награждают —
На вес золота там вор-рецедивист.
С уваженьем мне:"Садись, —
Угощают "Беломором", —
Значит, ты — рецедивист?
Распишись под протоколом!"
Это был воскресный день, светило солнце как бездельник,
И все люди — кто с друзьями, кто с семьей, —
Ну а я сидел скучал, как в самый гнусный понедельник:
Мне майор попался очень деловой.
— Сколько раз судились вы?
— Плохо я считать умею!
— Но все же вы — рецедивист?
— Да нет, товарищ, я — Сергеев.
Это был воскресный день, а я потел, я лез из кожи,
Но майор был в математике горазд:
Он чегой-то там сложил, потом умножил, подытожил
И сказал, что я судился десять раз.
Подал мне начальник лист —
Расписался как умею,
Написал:"Рецедивист
По фамилии Сергеев".
Это был воскресный день, я был усталым и побитым,
Но одно я знаю, одному я рад:
В семилетний план поимки хулиганов и бандитов
Я ведь тоже внес свой очень скромный вклад!
* * *
Вот
раньше жизнь — и вверх, и вниз
Идешь без конвоиров.
Покуришь план, пойдешь на бан
И щиплешь пассажиров.
А на разбой берешь с собой
Надежную шалаву,
Потом за грудь кого-нибудь
И "делаешь Варшаву"!
Пока следят, пока грозят —
Мы это переносим, —
Наелся всласть — но вот взялась
Петровка 38.
Прошел детдом, тюрьму, приют —
И срока не боялся,
Когда ж везли в народный суд —
Немного волновался.
Зачем нам врут — "народный суд"? —
Народу я не видел,
Судье — простор и прокурор —
Тотчас меня обидел.
Ответил на вопросы я,
Но приговор с издевкой.
И не согласен вовсе я
С такой формулировкой.
Не отрицаю я вины —
Не в первый раз садился,
Но написали, что с людьми
Я грубо обходился.
Неправда! Тихо подойдешь,
Попросишь сторублевку...
При чем тут нож? При чем грабеж?..
Меняй формулировку!
Эх, был бы зал, я б речь сказал:
"Товарищи родные,
Зачем пенять, ведь вы меня
Кормили и поили,
Мне каждый деньги отдавал
Без слез, угроз и крови...
Огромное спасибо вам
За все на добром слове!.."
И этот зал мне б хлопать стал,
И я, прервав рыданье,
Им тихим голосом сказал:
"Спасибо за вниманье..."
Ну правда ведь — неправда ведь,
Что я грабитель ловкий...
Как людям мне в глаза смотреть
С такой формулировкой.
* * *
Я
женщин не бил до семнадцати лет —
В семнадцать ударил впервые, —
Теперь на мене просто удержу нет:
Направо-налево
я им раздаю "чаевые".
Направо-налево
я им раздаю "чаевые".
Но как же случилось, что интеллигент,
Противник насилия в быте,
Так низко упал я и в этот момент,
Ну если хотите,
себя осквернил мордобитьем?
Ну если хотите,
себя осквернил мордобитьем?
А было все так: я ей не изменил
За три дня ни разу, признаться, —
Да что говорить — я духи ей купил!
Французские, братцы,
за тридцать четыре семнадцать.
Французские, братцы,
за тридцать четыре семнадцать.
Но был у ее продавец из "ТЖ" —
Его звали Голубев Слава, —
Он эти духи подарил ей уже,
Налево-направо
моя улыбалась шалава...
Налево-направо
моя улыбалась шалава...
Я был молодой, и я вспыльчивый был —
Претензии выложил кратко —
Сказал ей: "Я Славку вчера удавил, —
Сегодня ж, касатка,
тебя удавлю для порядка!"
Сегодня ж, касатка,
тебя удавлю для порядка!"
Я с дрожью в руках подошел к ней впритык,
Зубами стуча "Марсельезу", —
К гортани присох непослушный язык —
И справа, и слева
я ей основательно врезал.
И справа, и слева
я ей основательно врезал.
С тех пор все шалавы боятся меня —
И это мне больно, ей-богу!
Поэтому я — не проходит и дня —
Бью больно и долго, —
Но всех не побьешь — их ведь много.
Бью больно и долго, —
Но всех не побьешь — их ведь много.
* * *
О нашей
встрече что там говорить —
Я ждал ее, как ждут стихийных бедствий,
Но мы с тобою сразу стали жить,
Не опасаясь пагубных последствий.
Но мы с тобою сразу стали жить,
Не опасаясь пагубных последствий.
Я сразу сузил круг твоих знакомств,
Одел, обул и вытащил из грязи,
Но за тобой тащился длинный хвост —
Длиннющий хвост твоих коротких связей.
Но за тобой тащился длинный хвост —
Длиннющий хвост твоих коротких связей.
Потом, я помню, бил друзей твоих:
Мне с ними было как-то неприятно, —
Хотя, быть может, были среди них,
Наверняка, отличные ребята.
Хотя, быть может, были среди них,
Наверняка, отличные ребята.
О чем просила, делал мигом я, —
Мне каждый час хотелось сделать ночью брачной.
Из-за тебя под поезд прыгал я,
Но, слава богу, не совсем удачно.
Из-за тебя под поезд прыгал я,
Но, слава богу, не совсем удачно.
А если б ты ждала меня в тот год,
Когда меня отправили на дачу, —
Я б для тебя украл весь небосвод
И две звезды кремлевские впридачу.
Я б для тебя украл весь небосвод
И две звезды кремлевские впридачу.
И я клянусь, последний буду гад! —
Не ври, не пей — и я прощу измену
И подарю тебе Большой театр
И Малую спортивную арену.
И подарю тебе Большой театр
И Малую спортивную арену.
А вот теперь я к встрече не готов:
Боюсь тебя, боюсь ночей интимных,
Как жители японских городов
Боятся повторенья Хиросимы.
Как жители японских городов
Боятся повторенья Хиросимы.
* * *
Сегодня
в нашей комплексной бригаде
Прошел слушок о бале-маскараде.
Раздали маски кроликов,
Слонов и алкоголиков,
Назначили все это в зоосаде.
"Зачем идти при полном при параде,
Скажи мне, моя радость, Христа ради?"
Она мне: "Одевайся!
Мол, я тебя стесняюся!
Не то, мол, как всегда, пойдешь ты сзади".
"Я платье, — говорит, — взяла у Нади,
Я буду нынче, как Марина Влади,
И проведу, хоть тресну я,
Часы свои воскресные,
Хоть с пьяной твоей мордой, но в наряде".
Зачем же я себе утюжил, гладил! —
Меня поймали тут же в зоосаде,
Ведь массовик наш Колька
Дал мне маску алкоголика,
И на троих зазвали меня дяди.
Я снова очутился в зоосаде.
Глядь, две жены — ну две Марины Влади,
Одетые животными
С двумя же бегемотами.
Я тоже озверел и стал в засаде.
...Наутро дали премию в бригаде,
Сказав мне, что на бале-маскараде
Я будто бы не только
Сыграл им алкоголика,
А был у бегемотов я в ограде.
* * *
Все
позади — и КПЗ, и суд,
И прокурор, и даже судьи с адвокатом,—
Теперь я жду, теперь я жду —
куда, куда меня пошлют,
Куда пошлют меня работать за бесплатно.
Мать моя, давай рыдать,
Давай думать и гадать,
Куда, куда меня пошлют.
Мать моя, давай рыдать,
А мне ж ведь, в общем, наплевать,
Куда, куда меня пошлют.
До Воркуты идут посылки долго,
До Магадана несколько скорей, —
Но там ведь все, но там ведь все —
такие падлы, суки, волки, —
Мне передач не видеть как своих ушей.
Но там ведь все, но там ведь все —
такие падлы, суки, волки, —
Мне передач не видеть как своих ушей.
Мать моя, давай рыдать,
Давай думать и гадать,
Куда, куда меня пошлют.
Мать моя, давай рыдать,
А мне ж ведь, в общем, наплевать,
Куда, куда меня пошлют.
И вот уж слышу я: за мной идут —
Открыли дверь и сонного подняли, —
И вот сейчас, вот прям сейчас
меня куда-то повезут,
А вот куда — опять, паскуды, не сказали.
Мать моя, опять рыдать,
Опять думать и гадать,
Куда, куда меня пошлют.
Мать моя, опять рыдать,
А мне ж ведь, в общем, наплевать,
Куда, куда меня пошлют.
И вот на месте мы — вокзал и брань, —
Но, слава богу, хоть с махрой не остро.
И вот сказали нам, что нас
везут туда — в Тьмутаракань —
Куда-то там, на Кольский полуостров.
Мать моя, давай рыдать,
Давай думать и гадать,
Куда, куда меня пошлют.
Мать моя, кончай рыдать,
Давай думать и гадать,
Когда меня обратно привезут.
* * *
Где
твои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
А где начало твоих бед?
На Большом Каретном.
А где твой черный пистолет?
На Большом Каретном.
А где тебя сегодня нет?
На Большом Каретном.
Помнишь ли, товарищ, этот дом?
Нет, не забываешь ты о нем.
Я скажу, что тот полжизни потерял,
Кто в Большом Каретном не бывал.
Еще б ведь...
Где твои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
А где твои семнадцать бед?
На Большом Каретном.
А где твой черный пистолет?
На Большом Каретном.
А где тебя сегодня нет?
На Большом Каретном.
Переименован он теперь,
Стало все по новой там, верь не верь.
И все же, где б ты ни был, где ты ни бредешь,
Нет-нет да по Каретному пройдешь.
Еще б ведь...
Где твои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
Где начало твоих бед?
На Большом Каретном.
А где твой черный пистолет?
На Большом Каретном.
А где тебя сегодня нет?
На Большом Каретном.
* * *
Сторона не кончилась,
нет?
* * *
Пока вы
здесь в ванночке с кафелем
Моетесь, нежитесь, греетесь,
В холоде сам себе скальпелем
Он вырезает аппендикс.
Он слышит движение каждое
И видит, как прыгает сердце.
Ой, жаль, не придется вам, граждане,
В зеркало так посмотреться.
До цели все ближе и ближе,
Хоть боль бы утихла для виду.
Ой, легче отрезать по грыже
Всем, кто покорял Антарктиду.
Вы водочку здесь буздыряете
Большими-большими глотками,
А он себя шьет, понимаете,
Большими-большими стежками.
Герой он! Теперь же смекайте-ка,
Нигде не умеют так больше.
Чего нам Антарктика с Арктикой!
Чего нам Албания с Польшей!
Чего нам Антарктика с Арктикой!
Чего нам Албания с Польшей!
* * *
Мы
вместе грабили одну и ту же хату,
В одну и ту же мы проникли щель, —
Мы с ними встретились как три молочных брата,
Друг друга не видавшие вoбще.
За хлеб и воду, и за свободу —
Спасибо нашему совейскому народу!
За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе —
Спасибо нашей городской прокуратуре!
Нас вместе переслали в порт Находка,
Меня отпустят завтра, пустят завтра их, —
Мы с ними встретились, как три рубля на водку,
И разошлись как водка на троих.
За хлеб и воду, и за свободу —
Спасибо нашему совейскому народу!
За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе —
Спасибо нашей городской прокуратуре!
Как хорошо устроен белый свет —
Меня вчера отметили в приказе,
Освободили раньше на пять лет, —
И подпись: "Ворошилов. Георгадзе".
За хлеб и воду, и за свободу —
Спасибо нашему совейскому народу!
За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе —
Спасибо нашей городской прокуратуре!
Да это ж математика богов!
Меня ведь на двенадцать осудили, —
У жизни отобрали семь годов
И пять теперь обратно возвратили!
За хлеб и воду, и за природу —
Спасибо нашему совейскому народу!
За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе —
Спасибо нашей городской прокуратуре!
* * *
Зачем
мне считаться шпаной и бандитом —
Не лучше ль пробраться мне в антисемиты:
На их стороне хоть и нету законов, —
Поддержка и энтузиазм миллионов.
На их стороне хоть и нету законов, —
Поддержка и энтузиазм миллионов.
Решил я — и, значит, кому-то быть битым.
Но надо ж узнать, кто такие семиты, —
А вдруг это очень приличные люди,
А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет!
А вдруг это очень приличные люди,
А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет!
Но друг и учитель — алкаш в бакалее —
Сказал, что семиты — простые евреи.
Да это ж такое везение, братцы, —
Теперь я спокоен — чего мне бояться!
Да это ж такое везение, братцы, —
Теперь я спокоен — чего мне бояться!
Я долго крепился, ведь благоговейно
Всегда относился к Альберту Эйнштейну.
Народ мне простит, но спрошу я невольно:
Куда отнести мне Абрама Линкольна?
Народ мне простит, но спрошу я невольно:
Куда отнести мне Абрама Линкольна?
Средь них — пострадавший от Сталина Каплер,
Средь них — уважаемый мной Чарли Чаплин,
Мой друг Рабинович и жертвы фашизма,
И даже основоположник марксизма.
Мой друг Рабинович и жертвы фашизма,
И даже основоположник марксизма.
Но тот же алкаш мне сказал после дельца,
Что пьют они кровь христианских младенцев;
И как-то в пивной мне ребяты сказали,
Что очень давно они бога распяли!
Им кровушки надо — они по запарке,
Замучали, гады, слона в зоопарке!
Украли, я знаю, они у народа
Весь хлеб урожая минувшего года!
Украли, я знаю, они у народа
Весь хлеб урожая минувшего года!
По Курской, Казанской железной дороге
Построили дачи — живут там как боги...
На все я готов — на разбой и насилье, —
И бью я жидов — и спасаю Россию!
* * *
Что же
ты, зараза, бровь себе подбрила?
Ну для чего надела, сволочь, синий свой берет?
И куда ты, стерва, лыжи навострила?
От меня не скроешь ты в наш клуб второй билет.
Знаешь ты, что я души в тебе не чаю,
Для тебе готов я днем и ночью воровать,
Но в последне время чтой-то замечаю,
Что ты стала мене слишком часто изменять.
Если это Колька, или даже Славка —
Супротив товарищев не стану возражать,
Но если это Витька с Первой Перьяславки —
Я ж те ноги обломаю в бога душу мать.
Рыжая шалава, от тебя не скрою:
Если ты и дальше будешь свой берет носить,
Я ж тебе не трону, а в душе зарою
И прикажу залить цементом, чтобы не разрыть.
А настанет лето — ты еще вернешься,
Ну а я себе такую бабу отхвачу,
Что тогда ты, стервь, от зависти загнешься,
Скажешь мне "Прости!", а я плевать не захочу.
* * *
Я любил
и женщин, и интриги, —
Что ни день, то новая была,
И ходили устные вериги
Про мои любовные дела.
Но однажды как-то на дороге
Рядом с морем, с этим не шути,
Встретил я одну из очень многих
На моем на жизненом пути.
А у ней — широкая натура,
А у ней — открытая душа,
А у ней — такая вот фигура,
А у меня в кармане ни гроша.
Ну а ей в подарок нужно кольца,
Кабаки, духи из первых рук,
А взамен немного удовольствий
От ее сомнительных услуг.
"Я тебе, — она сказала, — Вася,
Дорогое самое отдам!.."
Я сказал:"За сто рублей — согласен,
А если больше — с другом пополам!"
Женщины — как очень злые кони:
Захрипит, закусит удила!..
Может, я чего-нибудь не понял,
Но она обиделась, ушла.
А через месяц улеглись волненья,
А через месяц вновь пришла она,
У меня такое ощущенье,
Что ее устроила цена!
* * *
Нам
вчера прислали
Из рук вон плохую весть:
Нам вчера сказали,
Что Алеха вышел весь.
Как же так! Он Наде
Говорил, что пофартит,
Что сыграет свадьбу —
На неделю загудит...
Не видать девахе
Этот свадебный гудеж,
Потому что в драке
Налетел на чей-то нож,
Потому что плохо,
Хоть не в первый раз уже
Получал Алеха
Дырки новые в душе.
Для того ль он душу,
Как рубаху, залатал,
Чтоб его убила
В пьяной драке сволота.
Если б все в порядке —
Мы б на свадьбу нынче шли, —
Но с ножом в лопатке
Мусора его нашли.
Что ж, поубивается
Девчонка, поревет,
Что ж, посомневается —
И слезы оботрет, —
А потом без вздоха
Отопрет любому дверь...
Ничего, Алеха —
Все равно тебе теперь!
Мы его схороним очень скромно —
Что рыдать!
Некому о нем и похоронную
Послать,
Потому — никто не знает,
Где у Лехи дом, —
Вот такая смерть шальная
Всех нас ждет потом.
Ну что ж, поубивается
Девчонка, поревет,
Что ж, посомневается —
И слезы оботрет,
А потом без вздоха
Отопрет любому дверь, —
Ничего, Алеха...
Все равно тебе теперь.
* * *
Твердил
он нам:"Моя она!"
"Да ты смеешься, друг, да ты смеешься!
Уйди, пацан, ты очень пьян,
А то нарвешься, друг, гляди, нарвешься!"
А он кричал:"Теперь мне все одно!
Садись в такси, поехали кататься!"
Пусть счетчик щелкает, пусть, все равно
В конце пути придется рассчитаться.
Пусть счетчик щелкает, пусть, все равно
В конце пути придется рассчитаться.
Не жалко мне таких парней.
"Ты от греха уйди!" — твержу я снова.
А он ко мне и все о ней...
"А ну ни слова, гад, гляди, ни слова!"
Ударила в виски мне кровь с вином,
И так же продолжая улыбаться,
Ему сказал я тихо:"Все равно
В конце пути придется рассчитаться!"
Ему сказал я тихо:"Все равно
В конце пути придется рассчитаться!"
К слезам я глух и к просьбам глух —
В охоту драка мне, ох, как в охоту!
И хочешь, друг, не хочешь, друг,
Плати по счету, друг, плати по счету!
А жизнь мелькает, как в немом кино, —
Мне хорошо, мне хочется смеяться.
А счетчик — щелк, да щелк, да все равно,
В конце пути придется рассчитаться.
А счетчик — щелк, да щелк, да все равно,
В конце пути придется рассчитаться.
* * *
У меня
гитара есть, расступитесь стены,
Век свободы не видать из-за злой фортуны.
Перережьте горло мне, перережьте вены,
Только не порвите серебряные струны.
Перережьте горло мне, перережьте вены,
Только не порвите серебряные струны.
Я зароюсь в землю, сгину в одночасье,
Эх, кто бы заступился за мой возраст юный.
Влезли ко мне в душу, рвут ее на части,
Только б не порвали серебряные струны.
Влезли ко мне в душу, рвут ее на части,
Только б не порвали серебряные струны.
Что же это, братцы, не видать мне что ли
Ни денечков светлых, ни ночей безлунных?
Загубили душу мне, отобрали волю,
А теперь порвали серебряные струны.
Загубили душу мне, отобрали волю,
А теперь порвали серебряные струны.
И гитару унесли, с нею и свободу.
Упирался я, кричал:"Сволочи! Паскуды!
Вы втопчите меня в грязь, бросьте меня в воду,
Но только не порвите серебряные струны.
* * *
Жил я с
матерью и батей
На Арбате — здесь бы так!
А теперь я в медсанбате —
На кровати, весь в бинтах...
Что нам слава, что нам Клава,
Медсестра, и белый свет!..
Помер мой сосед, что справа,
А тот, что слева — еще нет.
И однажды, как в угаре,
Тот сосед, что слева, мне
Вдруг сказал:"Послушай, парень,
У тебя ноги-то нет".
Как же так? Неправда, братцы, —
Он, наверно, пошутил!
"Мы отрежем только пальцы", —
Так мне доктор говорил.
Но сосед, который слева,
Все смеялся, все шутил,
Даже если ночью бредил —
Все про ногу говорил.
Издевался: мол, не встанешь,
Не увидишь, мол, жены.
Поглядел бы ты, товарищ,
На себя со стороны!
Если б был я не калека
И слезал с кровати вниз —
Я б тому, который слева,
Просто глотку перегрыз!
Умолял сестричку Клаву
Показать, какой я стал...
Был бы жив сосед, что справа, —
Он бы правду мне сказал.
* * *
Мой друг уехал в Магадан —
Снимите шляпу, снимите шляпу!
Он едет сам, он едет сам —
Не по этапу, не по этапу.
Не то, чтоб другу не везло,
Не чтоб кому-нибудь назло,
Не для молвы, что, мол, чудак, —
А просто так, а просто так.
Наверно, кто-то скажет:"Зря!
Как так — решиться всего лишиться!
Ведь там — сплошные лагеря,
А в них — убийцы, а в них — убийцы..."
Ответит он:"Не верь молве —
Их там не больше, чем в Москве!"
Потом уложит чемодан —
И в Магадан, и в Магадан.
Не то, чтоб мне не по годам, —
Я б прыгнул ночью из электрички, —
Но я не еду в Магадан,
Забыв привычки, закрыв кавычки.
Я буду петь под струнный звон
Про то, что будет видеть он,
Про то, что в жизни не видал,—
Про Магадан, про Магадан.
Мой друг поехал сам собой,
С него довольно, с него довольно.
Его не будет бить конвой,
Он — добровольно, он — добровольно.
А мне удел от бога дан...
А, может, тоже в Магадан
Уехать с другом заодно
И лечь на дно, и лечь на дно.
