pict На главную сайта   Все о Ружанах pict
pict  
 

Иванъ Эремичъ

ОЧЕРКИ БѢЛОРУССКОГО ПОЛѢСЬЯ

Адаптация к современному русскому языку,
оглавление и вступление:
© А.В.Королёв.

Назад Оглавление Далее

Когда пан велит — бывало сделать полешуку то, к чему он нисколько не обязан, отдать ему то, что пану не принадлежит....., разложит быдло — холопа для бичеванья, несчастная жертва унылым, или отчаянным голосом только вопит, "воля Божа и панска". Когда холоп осмелится бывало, в крайней нужде, предстать пред грозный лик милостивого пана, даже посессора, ржонцы, эконома, и повелитель забасит: цо ты? он ударив об пол, или землю лбом уныло говорит "до Бога и до пана". Когда на Преображение Господне и на Успение Божией Матери в церкви молились, в некоторых местах, только старые да малые, а остальное народонаселение угонялось на шарварок — в виде собирания сена, и другой работы; когда на спину изнемогавшей от зноя, голода, беременности, усталости, болезни — женщины, или недоступной красавицы-девицы, ложились удары плети, отпускаемые рукою стоявшего за спиной их эконома, казака, или другой какой панской челяди; когда одна пятая часть способного к работе, мужского народонаселения должна была, голодать, обливаться потом, от работы и коптиться на смоляном заводе, — этом истом подобии ада, — другая пятая должна была в течении того же сезона — толкать ельем, от рассвета до темной ночи, берлины, байдаки, на протяжении всей днепровской системы, а третья работать тачкой и заступом у какого-нибудь киевского, или другого шоссейного или крепостного подрядчика; когда эти несчастные не пользовались даже плодами своей убийственной работы, так как милостивый всю заработную плату получал закону трактовавшего его подрядчика полностью и складывал в свою шкатулу, а хлопы должны были благодарить милостивого и за то, если он платил за него подушный оклад, — когда, говорю, люд полеский обращен был в рабочую машину, — что ему оставалось делать, как не приучаться к работе без отдыха, как не работать для себя только ночью и отчасти в дарованный паном экономом, а не православною церковью, праздник?! Эпоха этой, тяжкой и продолжительной работы белорусского народа вообще и полеского в особенности, увековечена в одной белорусской песни, которую нужно бы писать слезами или кровью. Жаль, что некоторые, и чуть ли не красноречивейшие детали картины, какую рисует эта, сжимающая сердце, гнетущая душу, элегия, — улетучились от времени из моей памяти. Но и из тех отрывков, которые уцелели в ней, читатель составит верное понятие о характере и содержании элегии. Вот она:

«Цеперь же нам, пане браце, Содома-Содома (17),

Бо (потому что) нема в (нет у) нас снопа жита ни в поли ни дома,

Было в мене трохи жита зелена—зелена,

Да пожали вражи ляхи без мене, без мене!

........................

Послав на нас Буог правдзивый цяжкую роботу,

Увесь (весь) тыздень (неделю) на панщини, шарварок в субботу.

........................

А в недзелю пораненько во все звоны звоняць,

А Саула з козаками на панщину гоняць:

Старых людзей молоцици, жуонок—дзевок прасци (прясть)

Малых дзецей до цюцюну (табаку) — у папуши класци, и пр.

Голос этой элегии так заунывен, что — она скорее плачется, нежели поется.

Даже домашняя, урывочная деятельность полешука, бедная промышленность и производительность его хозяйственная были обложены своего рода контрибуцией. Женщина должна была напрясть известное количество талек (определенный моток пряжи), доставить в экономию две—три курицы, гуся, копу (60) яиц, пять—шесть коп грибов, три—четыре гарнца орехов, ягод, рыболов обязан быль поставлять в определенные времена рыбу, охотник известное число штук (18) дичи, пчеловод десятину полученного осенью с пчел меду, земледелец третью часть снопов, добытых на пустке (19), никогда не принадлежавшей пану и проч. Крестьянин, или крестьянка, имевшие дело хоть бы к эконому, не смели являться к нему с пустыми руками, а должны были, прежде изложения своей просьбы, или жалобы, поставить на стол в передней копу яиц, или курицу, гуся, или что либо другое. Поборы эти разнообразились в качестве и количестве, смотря по местностям и укоренившимся исстари обычаям. Чем мельче был пан, тем обременительней и многосложнее были эти поборы. Ему хотелось также жить по-пански, как и ясновельможному, кутнуть на киевских или хоть минских контрактах, учить цурек хоть в мозырском или пинском пансионе, бражничать с соседями, поставить дом на панскую ногу; средств не хватало — и дави, что есть мочи, жалкое быдло. Инвентарное положение нисколько не изменило к лучшему быта полеского простолюдина и отношений его к пану. Это положение не только не выполнялось, но, можно сказать, вовсе не существовало для народа. Оно было упрятано в самый темный угол панского архива, и если какой-нибудь сострадательный священник осмеливался приподнять несколько завесу покрывавшей его таинственности, польское панство и чиновничество представляли его кому следует возмутителем народа — и благо, если священник отделывался только переводом на другой приход.

Никогда не забуду того тяжелого впечатления, какое выносил я из прежних наблюдений моих над некоторыми полескими оседлищами. Курные, будто слепленные из каменного угля, низкие, покосившиеся, вросшие в землю, с заткнутыми, на месте разбитых стеклышек, какой-нибудь ветошкой или соломой, окнами, — избы — скорее походили на жилье термитов, нежели усадьбы человеческие. Возле избы веяло каким-то запустением и безнадежностью; изредка торчало в озероде несколько десятков снопов, или высилась узкая, островерхая копна из снопов разного хлеба; выходившие из избы, так же как она закоптелые, люди — малорослы, тощи, безобразны, до сходства с орангутангом, дики, унылы, растрепаны или увешаны колтунами; домашние животные — исхудалы, взъерошены, мелки, угрюмы, — словно сочувствуют горю своих хозяев. Но этот грустный очерк рисует только значительную часть полеских оседлищ, заброшенных в глубокие леса и болота, а не все Полесье. Горожане и мещане смотрели и смотрят совсем не так дико, бедно и отчаянно, как селяне. Или они принадлежат к другой породе славян, или селяне измельчали от недостатка племенной помеси и разных лишений материальных и нравственных, — только между ними поразительное различие — и физическое и психическое. Простолюдье полеских городов и местечек, с ближайшими к ним оседлищами (20), великоросло, чистоплотно, предприимчиво, самодовольно, в большинстве — богато. И картина тех жалких оседлищ, которыя я старался по силам обрисовать выше, более относится к прошедшему, чем к настоящему, и скопирована мною не для эффекта, а для сравнения безотрадного былого с восторгающим душу настоящим, для уяснения того, какое тяжелое бремя давило белорусский народ до незабвенных указом настоящего Царствования: 19 февраля и указа об обязательном наделе крестьян землею. Немного прошло лет с того времени, как полешук освободился от панской опеки, — а как он с тех пор похорошел, вытянулся, повеселел, очистоплотился, обзавелся всем нужным для счастья его неприхотливой жизни! При его беспримерном трудолюбии, устремленном на поднятие своего только довольства, такой счастливый метаморфоз объясняется весьма естественно. Теперь изба, или гумно полешука обставлено, — смотря по числу душ в семействе и количеству поземельного надела, — большими или меньшими стогами разного хлеба; старые избы пошли на топливо, огорожу, — на месте их стоят высокие, просторные, светлые, не везде даже курные, окаймленные молоденькими фруктовыми деревьями и кустарниками, новые; домашние животные округлились, вытянулись, вылоснились, подросли, повеселели; вместо одной-другой пары тощих куриц, теперь кудахчут на гумне стада их и подбирают выпавшие из созревшего колоса, или выброшенные вместе с соломой, хлебные зерна, а стаи гусей и уток лакомятся на боровой речке, или притоке реки, озере жирными вьюнами (21); со времени панского порабощения жеребчики обратились в лошадей, теленки — в волов и коров, — и все это мычит на радостях, прыгает, лягает — словно понимает перемену недоли на счастье своего хозяина; лавки и стол в избе вымыты, киевские, не совсем благообразные образа окаймлены в куту чистым полотенцем, полица уставлена поливяною посудой, в печи варится молочное, или рыбное, или мясное; молодицы и девушки побелели, похорошели, принарядились, дикаренки-дети не выглядывают на вас, как прежде, из под печки — полунагие, желтые, грязные, — даже собака сделалась как-то дружелюбнее и не бросается на вас без причины, с ожесточением дикого и голодного зверя. За то, как теперь горячо и молится полешук о здравии, долгоденствии и благоденствии своего Освободителя! Молитва его за лучшего из царей земных настолько же чаще и задушевнее молитвы прочих его собратий, насколько горе его было непрерывнее и тяжелее всякого другого горя.

Правда, полеский мужичок не всегда откажется от лишней чарки водки, но и эта, общая нашему простолюдью, слабость реже теперь возмущает душу наблюдателя, чем прежде, — во времена крепостничества полешука не только у пана, но и у еврея-арендатора, — реже, чем где-либо в другом месте. Эта счастливая перемена к лучшему началась еще с того незабвенного указа, которым евреи прогнаны из сел и деревень в города и местечки. Обманом, хитростью, практическим изучением души и обстоятельств своих простодушных соседей, пан-арендарь прежде отнимал у них последний трояк (1½ коп.), десять свежих яиц, последнюю курицу, осмину (восьмая часть бочки, около 2 пудов) хлеба, иногда даже корову. Бывало полешук хотел залить свое горе, которого у него было слишком много,— сивухой, пил для того, чтоб потерять сознание тяжкой действительности и пожить несколько часов в одуряющем — нравственно и физически, призрачном мире фантазии; теперь не существуют ни субъективные, ни объективные причины этого жалкого самозабвения. Еврей не истощает уже нравственных и материальных сил народа (22) и встречает в мещанах и горожанах не слишком податливых и легковерных пациентов, а мужичок, если и выпьет на радостях: в храмовой праздник, на свадьбе, на крестинах, то выпьет у себя дома, в беседе (23), запасшись предварительно ведром или пол-ведром (смотря по состоянию) доброго хлебного — вина, а не валяется, как бывало, под лавкой в корчме, или под забором на улице. Теперь, когда не стало злого, разъединявшего пастыря с пасомыми, начала, в виде латино-польской силы, — сельский пастырь вполне свободно и весьма легко может давать инициативу всякому доброму делу, в том числе и трезвости. С тех пор, как полеский мужичок сделался свободным, а потому богатым, он стал скупей и практичнее. Бывало, зашибши полтинник или рубль, он так рассуждает: все равно убогому ничего не иметь, пойдем да пропьем; а теперь он ни за что в свете не выпустит из рук золотой или серебряной монеты, — все сует в кубышку, или бодню (24) про черный день.

* * *

Не смотря на столь светлый облик полеского простолюдья со стороны нравственно-религиозной, внимательный наблюдатель не может не видеть в нем весьма заметных отрицательностей со стороны умственной, нарушающих единство приятного впечатления.

Не желая оставаться безучастным зрителем явлений мира нравственного и физического, желая, по крайнему своему разумению, постигнуть сокровенные причины их, а между тем, встречая неодолимые препятствия к пониманию в недостатке познаний, или точнее — невежестве, — полешук ищет истолкования своих догадок в чудесном, иногда просто нелепом. Эта работа умственная выходит еще неудачней оттого, что ею управляет ни чем не сдерживаемое воображение, — эта едва ли не самая деятельная способность духа полешука, постоянно громоздящая чудесное на чудесное, располагающая его к грезам наяву, порою светлым и отрадным, возбуждающим умиление и благодарную молитву Творцу, чаще томительным и пугливым, ведущим к суеверию и безотчетному ужасу. Само собою, — чем ниже степень умственного развития, тем порывы воображения проявляются своеобразней и чудовищней, образы становятся фантастичней и мрачнее. Поэтому, преобладающий характер полеских рассказов и поверий — волшебство и суеверие. Дикость окружающей полеского простолюдина природы, мрак и таинственность его лесов, длина и широта его болот, теряющихся в синеве дали, разнообразный говор двуногих и четвероногих, населяющих леса и воды животных, обилие физических, особенно метеорологических явлений, не вполне объясняемых и наукой, — дают неразумной его мечтательности и суеверию богатую пищу, пугают его воображение мифами о леших, русалках, населяют ими леса и воды, болота и дома. Не умеет объяснить себе окружающих его тайн из законов природы, полешук слышит в крике совы то вой лешего, то хохот русалки, то плач упира, — видит в горящем на кладбище или болоте водородном газе — горенье, или пересушивание волшебного клада, — в падающей звезде — смерть знакомого, или падение на землю столкнутого ангелом с неба демона, — в ночных метеорах — перенесение огненным змеем клада какому-нибудь, знающемуся с нечистою силой, богачу, — во всяком шуме и стуке ночью, во всякой неудаче, порче, убыли — проказы домового(25). Прокатился ли гром по поднебесью, — это пророк Илья, или даже сам Бог, разъезжает по небу в огненной колеснице, а молния — это искры, сыплющиеся на землю из-под копыт огненных коней. Каждая такая искра, упавшая на землю, непременно убивает диавола. Проклятый хотел спрятаться от нее под черную собаку, иногда даже обращался в нее, — думая, вероятно, что огонь Божий не захочет оскверниться прикосновением к такому нечистому животному; но ему ли обмануть Всеведущего, или убежать от гнева Всемогущего! По мнению полешука, напрасно вы будете тушить зажженное молнией здание, тушить его — дело богопротивное. Подобная дерзость погубила бы все село: пламя, в виде огненных [...]нов, упало бы на всякую хату, и никакая сила человеческая не могла б остановить его жгучести. Такой пожар, говорят, какой-то пан потушил молоком; но где его взять в количестве, достаточном для погашения пожара! Понесется ли вихрь, это не он образует тромбы пыли, а нечистая сила. Нужно перекреститься самому, перекрестить и поразить ножом землю то место, где вихрь кружит столп пыли, и из земли потечет кровь. А особенно нужно беречься, чтобы вихрь не попал под человека; иначе нечистый убьет его или изувечит. Промчится ли ураган сквозь чащу — лесную и устелет путь свой гигантами царства растительного, — это пролетело над лесом "чортово веселе" (свадьба бесов). Богатое воображение полешука видит пролетающий над лесом весь свадебный поезд, различает в нем новобрачных, дружков, гостей, музыкантов, адскую музыку которых слышит в гуле, визге и вое урагана. Завоет ли собака под окном, выкопает ли она яму у ворот, и у порога, закричит ли пугач (филин) на кровле, верно будет покойник. Застонет ли в земле недавно похороненный, [..]имо умерший (26), — стонет упир (вампир), сосущий кровь [..]ящего человека, или великий волшебник, выходящий в полночь из могилы, чтобы делать разный вред своим бывшим соседям, или передать своим родным волшебные секреты, унесенные в могилу нечаянною смертью. Нужно раскопать могилу злодее, пробить его сквозь сердце осиновым колом, и он уже не встанет. Пробежит ли по селу волк, — это пробежал вовкулаке (оборотень), то есть человек, превратившийся, или превращенный волшебником в волка. Медведь — тоже оборотень. Когда Бог ходил по земле, один человек выворотил тулуп наизнанку и хотел испугать Его. Разгневанный этой дерзостью, Бог сказал ему: быть тебе таким навсегда, и человек обратился в медведя. Падают ли полешуки от моровой язвы, и некоторые будут клясться, что они видели деву смерти, с огромным венком на голове, с окровавленным платком в руке. Голова ее выше сосен. Где ступит смертоносная дева, там покроют землю — свежие могилы, куда махнет она платком, там опустеют города и села, в какой дом просунет она, сквозь отодвинутое окно, руку с своими кровавым платком, там не останется ни одной живой души. Свернули ль ребятишки несколько колосьев в узел, плетенку, или изломало их какое-нибудь животное, — это завитка, или залом, это дело волшебника, а чаще — ведьмы, которую видел такой то, обнаженною и простоволосою, за ее бесовским делом. Нужно пригласить или панотца (священника), или ведзьмака (волшебника (27)), чтоб он выдернул завитку, и тогда несчастие, угрожавшее хозяевам поля, обратится на голову злоумышленника. Без этого завитку обожнут кругом, и она будет торчать на опустелом поле до глубокой осени и пугать воображение мимоидущих до тех пор, пока птица, или другое, менее человека пугливое, животное не истребит этой выставки суеверия людского. Если же неопытный или неосторожный жнец положит завитку в сноп, горе несчастному, во внутренность которого попадет хоть одна пылинка муки из проклятых и ядовитых зерен! Его ожидает или мучительная болезнь, или ужасная смерть, или сперва одна, потом другая. Заболел ли полешук, — это его или наврочил (сглазил) враждебный ему человек, или испортил знахарь, подбросив ему в дом, или положив под угол его, очарованное зелье, куриное яйцо, или другое снадобье, или сняв и околдовав след из под ноги его, или положив в колесо телеги засушенную лягушку, или перепивь, то есть, поднесши в сумерки чарку заколдованной, или отравленной чем-нибудь, а особенно змеями (28) — водки. Днем знахарь этого не сделает, потому что водка в рюмке кипит, как вода на сильном огне, и тотчас изобличит злодея. Укусила ль кого гадзюка (гадина), начал ли кто чахнуть, происходит ли неладица в доме, два последних явления — дело ведзьмака; нужно пригласить ведзьмака посильнее, чтоб он, разными лекарствами — внутренними и вншними, а главное — разнородными амулетками, нашептываньями, стираньями, сливаньями, слизываниями и сплевываниями, предотвратил грозящую беду или смерть. Дает ли корова мало молока, или оно худого качества, — это ведьма приходила ночью — на купалу (с 23 на 24 июня) с дойницей и отобрала, или испортила молоко. Нужно пригласить более могучую ведьму, для поправки или возврата молока, а для предотвращения похождений ведьмы на будущее время, нужно повесить в купалину ночь страстную свечу над воротами коровника. Этой преграды не одолеет никакая ведьма, а только свеча будет изгрызена ее зубами. Чтоб узнать всех ведьм в селе, нужно только оставить во рту за щекой от масленичных заговен кусочек сухого сыру, переносить его во рту (или, по некоторым, за пазухой) весь пост, иметь его с собой в церкви во время заутрени светлого праздника, — и все ведьмы, для обладающего таким сыром, представятся или обнаженными, или в каком либо чудовищном виде. Услышит ли полешук в лесу свое имя, он, крестясь и читая молитву, с ужасом ударится в противоположную сторону, но ни за что не откликнется, думая, что это зовет его русалка, качающаяся на древесных (особенно березовых) ветвях и заманивающая к себе простодушного, чтобы защекотать его до смерти. Демон — красавица, с зелеными волосами, нарочно перечисляет популярные мужеские имена для того, чтобы попасть на имя приведенного в лес какой-нибудь крайнею нуждой человека. Пока человек, названный по имени, не откликнется, русалка с ним ничего не поделает. На Полесье даже одна неделя (первая по сошествии Святого Духа (29) называется Русальною. В эту неделю полешук ни за что не пойдет в лес сам-один. — Словом — для полешука все воодушевлено: у него живут умершие но земному и часто на земле; мать выходит из могилы, чтобы накормить своим молоком и укачать своего сиротку-младенца. В глубине озера он слышит звон колокола, призывающего в праздник на молитву церковную жителей села, поглощенного когда-то, за их беззакония, землею. Для полеского миросозерцания нет предметов неодушевленных: земля у него плачет, стонет, дерево говорит с соседями посредством шороха листьев, видит предметы, сокрытые от взоров человека (напр., клады), даже предвидит будущее, особенно несчастья. Тою же способностью, по мнению полешука, одарен всякий цветок, всякая травка; а красноречие зверей, особенно птиц, выше всякого описания. Нужно только быть в лесу ночью на купалу, уловить момент, когда цветет папоротник, взять хоть пылинку этого волшебного цвета, и язык всего живущего и существующего станет понятным для счастливца, как его природный, и счастье его навсегда упрочено, угрожающие беды будут предвидены и предотвращены. Особенно в ходу по этой части суеверия одна сказка. Какой-то счастливец искал в купалину ночь заблудившихся волов, сбил нечаянно ногой цвет папоротника — крошечный, блестящий как искра, живущий одно мгновение, разделяющее ночь на две равных половины, — унес пылинку его в своих лаптях и, к изумлению своему, вдруг получил способность понимать язык всякой твари. После того, подслушав разговор между собою двух сосен, трех воронов, двух собак и проч., нашел несколько кладов, избег ужасных и неминуемых опасностей — сам и спас от них своих родных, изобличив нескольких тяжких преступников и проч. Таким всеведением обладал счастливец только до тех пор, пока не переступил колоды дерева, сваленного бурей; с тех пор он стал таким же темным человеком, как и другие.

Кроме этих пятен умственных, на душе полеского простолюдина нельзя не заметить и пятен собственно нравственных. Привыкши в течении веков прятать от гнетущей его силы большую половину своей правды, — изгибаться, коленопреклоняться, лгать и подличать не только пред паном, но и подпанком и даже паном-арендарем (еврей живущий на селе и эксплуатирующий крестьян), полешук и доселе остается лукавым, двоедушным, недоверчивым; раболепство его и унижение возмущают душу.

 

* * *

Назад Оглавление Далее

 

Комментарии Ивана Эремича.

(17) Город, за беззакония его жителей, сожженный во времена Авраама, огнем небесным и пожранный землею. (вернуться)

(18) Понятие о штуке весьма оригинально и произвольно: бекас, наприм., рябчик, чирянка, глухарь составляют по штуке; а две крижных утки, как бы они жирны ни были, два зайца, — одну штуку. За убитую дикую козу, лося, медведя, дикого кабана, пан давал — бывало рюмку водки — и даже рубль. (вернуться)

(19) Пустопорожний выморочный участок земли. Впрочем пустки, равно и все другие оброчные статьи, держал в аренде большею частью пан-арендарь. (вернуться)

(20) Особенно по течению Припяти и отчасти Березины и Днепра. (вернуться)

(21) Когда, под зиму, начнут у них отрастать крылья, птицы залетают или запугиваются орлами так далеко, что их с трудом отыскивают, чтобы пригнать на зиму домой. (вернуться)

(22) Эту фразу нужно понимать с ограничением, потому что евреи прокрались опять (не знаю какими путями) в села и деревни и эксплуатируют по стародавнему и труд, и здоровье, и нравственность простолюдина. (вернуться)

(23) Беседа, означает не разговор только, собеседование, а вообще собрание домашнее, со всей его обстановкой и времяпрепровождением. (вернуться)

(24) Особого устройства круглый сундук или кадка, с крышкой и замком. (вернуться)

(25) Для умилостивления его, полешук оставляет ему на чердаке избы на ночь некоторые кушанья. (вернуться)

(26) В старину, когда хоронили (особенно летом) мертвых в самый час смерти, это случалось не совсем редко. Когда суеверные раскапывали могилу и находили покойника лежащим ниц, с истерзанными руками, с окровавленным ртом, — это только усиливало суеверную мысль о похождениях сосущего кров вампира, или известного волшебника, никогда окончательно не умирающего. (вернуться)

(27) Смотря потому, кто ближе, или к кому желающий избавиться от последствий завитки, по своим убеждениям, больше имеет доверия. (вернуться)

(28) Яд этот добывается таким образом: нужно, — говорят знахари, — поймать ядовитого ужа, придавить его к земле деревянными вилочками, вложить в пасть его боб и бить ужа розожкой до тех пор, пока он издохнет. Потом вынуть из пасти ужа боб, посадит его, собрать с него цвет, высушить и держать пылинку его под ногтем большого пальца левой руки. Стоит только обмакнуть этот палец в рюмку с водкой, чтобы через несколько минут зародились змееныши в желудке выпившего ее человека и истерзали его внутренность. (вернуться)

(29) Сказан. рус. народ. Сахарова. т. 2, кн.. XII. (вернуться)

 

 

* * *

Яндекс.Метрика