Иванъ Эремичъ

ОЧЕРКИ БѢЛОРУССКОГО ПОЛѢСЬЯ

Адаптация к современному русскому языку,
оглавление и вступление:
© А.В.Королёв.

ЧАСТЬ 2.

[Книга 9 Вестника Западной России за 1867 г., стр. 201 — 222]

Нравственные и умственные качества полешука довольно замечательны и оригинальны для того, чтобы не пройти их молчанием.

Жители Полесья, как я намекнул выше, народ древлеправославный. Обращение его от язычества к христианству, без сомнения, относится ко времени равноапостольного Владимира и может быть приписано одному из сподвижников первого митрополита киевского св. Михаила. Если миссия св. князя Владимира касалась Владимира (на Клязьме), Суздаля, Ростова, Новгорода и других отдаленных от Киева пунктов северо-восточной России; то она не могла не коснуться соседнего с ним Полесья, перерезываемого единственными в то время путями сообщения, — судоходными реками. Историческое значение главного города полеского Турова (8) открывается из отрывочных намеков, встречаемых на первых страницах летописей. Составитель Лаврентьевского списка находит в Турове (в Х веке) княжение варяжского князя Тура: «бе бо Рогвольд, говорит он, пришел из-за моря и имяше власть в Полотьске, а Тур в Турове» (9). Еще в начале X века князья туровские принимали видное участие в политических делах того времени. Первый князь туровский воевал против греков, в походе с Олегом и, по договору 907 г., получал дань от побежденных: «и уклады (получал) на русские грады и Полтеск и на Туров, по тем бо градом седяху князья» (10). С самого начала XI века, туровское княжество подчиняется власти св. князя Владимира: в 1019 г. он посадил на это княжество своего племянника Святополка Ярополковича, который был женат на дочери Болеслава Храброго. В этом же веке является епископия туровская, которой были подчинены в иерархическом, — подобно тому, как были подчинены князьям туровским в гражданском отношении, — древнейшие оседлища полеских славян – Пинск, Мозырь, Давид-городок, и др. В XIII веке является в Турове Златоуст своего времени — св. Кирилл туровский — словом, самые первые страницы наших летописей уже говорят о белорусском Полесье, как о стране, довольно знакомой с возможною для тогдашней эпохи гражданственностью, основанною на началах святого православия.

Коснувшись слегка, можно сказать, случайно, старины полеской, я тем охотнее перехожу к религиозной стороне настоящего Полесья, что с этой стороны оно представляется в самом отрадном виде. Полесье, от времен св. Владимира и доселе, осталось непоколебимо верно православию. Тогда как пропаганда папская отторгала от церкви православной тысячи и миллионы других ее детей славянских, Полесье белорусское устояло и против насилий, и против приманок папских миссионеров. Впрочем, следов насилия со стороны латинской пропаганды почти невидно на страницах истории полеского православия. Твердость народных убеждений, неразрывная солидарность пастырей духовных с пасомыми, повсеместное образование корпораций, которые известны под именем братств, и главною задачею которых была целость, чистота и неприкосновенность православия, — устраняли всякую возможность легких совращений с православия и более подвергали очевидной опасности совратителей. Латинство решительно не привилось к народу полескому. Разница между православием и латинством слишком была заметна — для того, чтобы можно было обмануть сходством их даже простодушного и в тоже время недоверчивого полешука. На протяжении всего Полесья торчат одиноко лишь несколько едва заметных — деревянных, безприходных костелов латинских, исправляющих должность домовых капищ (молелен) какого-нибудь совратившегося в латинство пана и совращенной им и ксендзом дворской челяди. Даже уния вкралась — в буквальном смысле слова — в весьма немногие трущобы Полесья. Этот нравственный хамелеон, прикрывший свою волчью, натуру овечьей кожей греческой обрядности и славянского языка, легче мог обмануть религиозную бдительность народа, чем латинство. При всем том, и пропаганда униатская вела свое дело на Полесье осторожно, едва заметно, приобрела весьма мало, сравнительно с другими местностями, прозелитов. Разными неправдами, стачкой с паном, пользуясь смертью или переходом на другой приход православного священника, униаты прокрались в двадцать каких-нибудь приходов полеских, и то самых бедных, малолюдных, изолированных, затерянных в малоизвестных трущобах, удаленных от больших дорог, судоходных рек и от бдительности православных братств и пастырей. И в этих немногих приходах уния почти ограничивалась одним бритьем ксендзовского подбородка, одной просфорой при богослужении, да кое-какими наростами и вычурностями в обрядности, совершаемой по униатским требникам, ловко приспособившимся к чувственности простолюдья и отчасти его суеверию. Оттого полеские униаты в большей находились унии с православием, чем с латинством: униаты исправно посещали соседние и даже отдаленные храмовые праздники православных; они, по прежнему, отправлялись на богомолье и в Киев, и в Жировицы; сельские священники униатские словно лишены были способности пропагандировать; на храмовых праздниках и в некоторых других случаях, они принимали нередко участие в богослужении православных; они вели радушное гостеприимство и зачастую роднились с православным духовенством. Оттого большинство полеских приходов униатских далеко опередило своим возвратом на лоно православия общее воссоединение с ним униатов. В начале 30 годов, из известных мне униатских приходов Полесья, едва осталось полуверными унии около 7. Вообще консерватизм религиозный городов, а особенно местечек, шел в обратном положении с консерватизмом бытовым затерянных в лесах и болотах сел полеских. В последних больше сбережены нравы и обычаи древних Кривичей и Дреговичей, — в первых неизменно сохранилось первобытное православие. Самостоятельность, некоторая развитость, единодушие корпорации горожан и мещан крепко гарантировали неприкосновенность православия от попыток пропагандистов. Оттого уния не смела и заглянуть в такие оседлища полеские, как Давид-городок, Туров, Петриков, Любеч, Лоев, Брагинь, (11) и др. Вообще уния на Полесье как будто стыдилась самой себя и пряталась от местностей, прорезанных большими реками и дорогами, в полеские трущобы.

Из этого общего очерка религиозной стороны Полесья видно, что полешуки держат православие крепко, что белорусское Полесье меньше всякого другого уголка западной России поддалось влиянию пропаганды, и что все коренные верования православные уцелели там в том самом виде, в каком они внушены первыми просветителями русских славян. Пристальный взгляд на простолюдье полеское еще сильнее убеждает в этих истинах. Полешук глубоко проникнут сознанием беспредельной благости и всемогущества Творца, всецело вверяет свою судьбу Его провидению, крепко держит постановления церкви, невыразимо любит обрядовую сторону православия. Не только в дни праздников Господских и Богородичных, но и в простые воскресные дни, храмы полеские наполнены молящимися. Даже в ту несчастную эпоху, когда крепостник — быдло панское, не всегда был свободен от панщизны, или шарварка, во дни важнейших праздников христианских, когда для его собственных хозяйственных работ, по инвентарной записи, разумеется, нарушаемой на практике, и оставались только свободными дни праздничные, полешук торопился в дом Божий на молитву, оставляя свое хозяйство на волю Провидения. Радость и какое то особенное торжественное спокойствие светлеется в лицах и взорах молящихся. Отрешение от всех дел и горечей житейских, достойное места благочиние, священная тишина, порой лишь нарушаемая шепотом молитвы задушевной, вздохом покаянным, всеобщими земными поклонами, умиляют душу свидетеля этого благоговения, невольно заставляют его присоединить и свой вздох, свою молитву к общему хору простых, но доступных престолу Божию молитвенных голосов меньшей братии Христовой.

Во дни важнейших православных праздников, а особенно в храмовые праздники, редкий поселянин полеский (особенно поселянка) явится в храм Божии без какого-нибудь посильного приношения. Один несет кусок воску, другой свечу домашнего — весьма неизящного — изделия, тот немного ладану, льна, этот кусок полотна, утиральник, два-три аршина ситцу, дешевенький бумажный платочек, иной, подобно вдовице евангельской, отдает Богу последнюю лепту.

Люди пожилые, особенно женщины, говеют по нескольку раз в год, а особенно в великий и Спасов пост. Не только взрослые, даже дети знают наизусть: «Царю Небесный, Отче наш, Богородице Дево, радуйся, Верую во единого Бога, Помилуй мя Боже, десять заповедей», и даже отвечают весьма бойко и сознательно на катехизические вопросы. Такое нравственно-религиозное развитие объясняется тем, что во всяком приходе, почти в каждой значительной деревне заведены сельские школы, в которых во время зимы обучаются грамоте крестьянские мальчики. Такие школы, по распоряжению местного преосвященного минского, открыты, между прочим, и во многих местах Полесья, еще в конце 40 годов, и положили начало народного образования во всей западной России; теперь, в рассматриваемой мною местности, число приходских школ далеко превышает число приходов. Причту церковному вменяется в существенную обязанность проходить эту педагогию неленостно, под опасением ответственности за нерадение. Даже жены священников и взрослея их дочери не изъяты от обязанности учить в великий пост крестьянских девочек, не посещающих школы, употребительнейшим молитвам и разъяснять смысл таинств и важнейших догматов православия. Усерднейших к этому важному и, можно сказать, святому делу, равно и проповеди церковной, богомудрый архипастырь не оставляет, как без своей признательности и разнообразных поощрений, так равно и без ходатайства о награде пред высшею властью. К такой ревности к народному образованию духовенства, в последние четыре года присоединилась самая просвещенная, энергичная и разносторонняя забота о возможно лучшем ходе столь важной части народного благосостояния и со стороны представителей в крае народного просвещения. Результатом благотворной и солидарной их деятельности было переименование некоторых многолюдных и более важных в политико-этнографическом отношении приходских училищ — в народные, открытие новых народных училищ, полная гарантия их со стороны педагогической, нравственной и материальной, солидарность взгляда на народное образование со взглядом на это дело духовенства, нравственно-религиозный характер народного образования и подчинение большинства народных школ надзору, обучению и руководству местных священников. Все это вместе так благотворно повлияло на образование народа, что, в настоящий момент, можно считать православное простолюдье западной России вообще и полеское в частности развитейшим всякого другого — со стороны нравственно-религиозной.

Деревни, в которых нет храмов Божиих, избирают себе для храмового праздника день, посвященный памяти такого или другого святого, или праздник Господский, либо богородичный, большею частью не зимний. Если деревня недалеко от приходской церкви, из сей последней совершается крестный ход в деревню, с несеньем четырьмя избранными девицами этой деревни — храмовой иконы, хранящейся в приходской церкви и большею частью устрояемой в виде подвижного киота, на четырех ножках, на которых ставится икона во время чтения евангелия. Если же деревня не близко, то икону несут братчики, или более почетные старики деревни. В приходской церкви совершается литургия, во время которой присутствуют все почти жители деревни, совершающей храмовой праздник, потом причт отправляется в деревню; здесь служится молебствие с водосвятием, окропляются святою водой дома христиан, поля и скот их, угощается причт, все жители деревни и весьма часто приглашенные на праздник из соседних сел знакомые, друзья и родственники совершающих храмовое празднество. Окропленный святою водою скот в некоторых местах Полесья прогоняется по такому куску полотна, который, усердием нескольких жен и девиц, в один день выпряден и соткан. Холст после вымывается и жертвуется в приходскую церковь. По мнению простолюдья, скот, перешедший чрез такое полотно, не боится скотского падежа.

Та же религиозность проявляется во всех случаях быта полешука семейного и земледельческого. Он просит священника прочитать несколько евангелий над болящим его семьянином, особенно младенцем, окропить его святою водою, положить на голову его воздушек, подкурить больного херувимским ладаном, освятить колодец, оскверненный падением в него нечистого животного и проч. Полешук начинает полевые работы после благословения церковного, а по окончании работ спешит в храм Божий с начатками плодов земных в день Преображения Господня. Он любит посещать соседние храмы во дни годичных их праздников и совершает далекие путешествии ко св. местам, особенно в Киев. Полешук свято чтить память своих родителей и предков и чаще других совершает поминовение умерших сродников. Это духовное единение живых с умершими, эта заботливость о спасании сродников, отошедших в жизнь загробную, так заветна и священна для полешука, что он не вступит в брак, не начнет сеяния, не помянув прежде умерших (12). Он думает, что среди самых радостных событий жизни нужно помнить о смерти; он думает, что поминовением умерших сродников, как бы испрашивает их благословение новобрачным, он видит, что сеяние, истление и возрождение семени есть самый точный символ нашей смерти и воскресения в жизнь лучшую, где мы снова увидимся с любезными нашему сердцу, расставшимися с нами на короткое время.

Простолюдин полеский не только строго соблюдает все посты, установленные церковью, но и весьма часто возлагает на себя добровольные в этом роде подвиги воздержания. Многие простолюдины, особенно женщины, постятся по понедельникам, что у них называется понедзелковац, ничего не едят до окончания обедни в дни воскресные и праздничные, не принимают ни какой пищи до захождения солнца в навечерие Рождества Христова, до освящения воды в навечерие Богоявления Господня, до выноса плащаницы в великий пяток. Весьма многие простолюдины, подобно ниневитянам, налагают в это время пост не только на себя, но и на скот свой. Особенно заметна подобная строгость поста в навечерие и самый праздник Крещения Господня. В навечерие этого праздника скоту дают корм не прежде окропления его св. водою, а в самый праздник после того, как скот напьется св. воды в кресте, высеченном на льду реки, ее притока или озера, для освящения в этом кресте воды. Не мало есть и таких постников, а особенно постниц, которые, поужинав в великий четверток, ничего не едят до освящения пасхи. В этом подвиге воздержания, вопреки убеждениям родителей, даже дети не редко соревнуют взрослым.

Вообще полешук так строг к себе и другим касательно соблюдения постов, что нарушение их считает грехом самым тяжким. Оттого между туземным простолюдьем в ходу много поверий о наказании Божием, постигшем нарушителей поста. Один путник, — так говорит поверье, — сел под дубом и начал лакомиться в среду жаренным яйцом какой-то большой лесной птицы; но не успел окончить своего нечестивого дела: ударил гром, убил преступника и, в разинутом его рте, прохожие с ужасом видели следы его преступления и причину его погибели. Оскоромился в Петров пост один пастух — также яичницей, — и он сам и его стадо превращены в камни. Такая же участь постигла и того нечестивца, который поехал пахать на светлой недели. Он сказал: «говорят, что теперь велик дзень (13), а ну-ка посмотрим, правда ли, что он длиннее других — много ли я вспахаю поля.» Сказал, запряг волов, принялся за работу; но не успел он провести и одной борозды, как он сам, и его волы и соха обратились в камни. Те которые рассказывают подобные ужасы, ссылаются на достоверных свидетелей и отсылают слушателей к известному им месту, или урочищу, где, действительно, можно видеть иногда группу разной формы камней, сходство которых с животными существует только в невзыскательном и живом воображении полешука. Если же вы возразите, что слыхали об этом превращении, видали и самые камни, но не нашли в них никакого сходства с человеком, волами, а особенно сохою, — вам обыкновенно ответят, что это сходство, при наших предках, было поразительно, но что оно несколько сгладилось от времени, перемен атмосферических, а главное — от варварского обращения с камнями любопытных. Последние скоблят обыкновенно камни каким-нибудь железным орудием, порой даже отламывают себе кусочек — на память. Те, которые, — продолжает рассказчик, — так издевались над несчастными жертвами гнева Божия — в самый день их казни, или назавтра, по уверению моего деда, слышали болезненный стон внутри камня и видели, как из него текла кровь. Более чем с вероятностью можно предполагать, что легенды о превращении животных в камни сочинены и распространены на Полесье теми книжниками, которые читали о превращении жены Лотовой в столп слан, — овец и пастуха, указавшего Диоскору, где скрывается дочь его Варвара, — в камни. Не малой поддержкой таких легенд послужила уродливая форма некоторых, быть может, допотопных камней, изборожденных рытвинами, выпуклостями и округлостями, и находимых в таких местах, где, на протяжении 50 верст, вы не найдете в почве и одного камешка, — равно как и уцелевшие от времен языческих остатки истуканов славянских богов, известных в народе под именем каменных баб.

Даже во время суеверных опасений полешук не редко спешит под покров церкви и со слезами просит у священника молитв, или каких-либо священных предметов, сила которых могла б одолеть насилие диавола, или тех зловредных людей, которых избирает он орудиями в причинении зла людям добрым. Иногда (14) приглашают даже священника после обедни в поле для того, чтоб он выдернул завитку или залом и сжег его на щепах осины, разбитой молнией. Для такого истребления завиток ест даже чин обряда и молитвословия в некоторых униатских требниках, — предписывающих, между прочим, чтобы священник, во время совершения обряда, был в полном церковном облачении.

Столь теплая и крепкая вера в Бога, столь тесное и частое общение с церковью — весьма благотворно влияет на нравственность полеского простолюдья. Полешук — существо весьма доброе, бесхитростное, незлобивое, послушное, признательное, целомудренное, терпеливое, трудолюбивое.

Полешук весьма редко наносит обиду, еще реже помнит ее. Если не до захождения солнца, как повелел Спаситель, — то уже непременно пред причастием св. тайн, он испросит прощение у обиженного. Если только вы ласково, дружелюбно обратитесь к полешуку с просьбою услуги, одолжения, и если есть какая-либо возможность удовлетворить вашей просьбе, вы не услышите от него: нет. Полешук до смерти не забудет оказанного ему благодеяния и постарается, по своим силам и средствам, отблагодарить благодетеля. Неблагодарность он считает признаком самого дурного человека. Отца, мать, старшего в доме, он чтит как святыню и беспрекословно подчиняется его воле, даже капризу. Преступные связи, незаконнорожденные дети на Полесье — величайшая редкость. Я думаю, что если бы по селам не было рекрутов, не квартировали войска, эта редкость там и вовсе не встречалась бы. Суровые и грубые до жестокости обряды свадебные, так сказать, казнящие нарушительниц девства, едва ли не столько же способствуют процветанию этой добродетели между полеским простолюдьем, как и стойкость нравственных убеждений.

Полешук, — как я заметил в общем его абрисе, — есть существо самое сострадательное. Он поделится с неимущим последним куском своего черного хлеба. Никогда, — решительно никогда, — вы не услышите из уст его холодных, безумных слов: «Бог даст», которыми так часто другие отсылают обратно к Богу присланного к ним Богом нищего. Да и нищие полеские вовсе не похожи на других нищих. Там вы не увидите этого полчища мнимых калек, мнимых сирот, с малолетства изучающих науку попрошайничества, — молодых и здоровых тунеядцев, которых порок, или леность, а по большей части то и другое, побуждают жить на счет других, и которые надоедают вам на улицах, дорогах, даже в церкви и выведут из терпения существо самое сострадательное. Там не увидите тех нищих, которые отталкивают от себя ваше сердце своими отвратительными язвами заразительной болезни, грудными младенцами (нередко купленными или взятыми на прокат), своим лаконическим и неотвязчивым попрошайничеством, нахальством, грубостью, даже бранью и угрозами, в случае отказа. Там протягивает руку или бесприютная, безродная старость, слепота, или увечье. Эти нищие, при входе в дом, — всегда для них доступный,— не христарадничают, подобно другим, а начинают читать, на плачевный распев, все употребительнейшие молитвы, иногда даже акафисты, присовокупляя к ним молитвы за умерших сродников (с добавлениями собственного сочинения), и получают — непременно получают — что-нибудь: или полкопейки, копейку, редко две-три, или горсть соли, тарелку круп, муки, кусочек свиного сала, десяток картофелин, какую-либо ветошь, или что-либо другое. Часто нищий сам говорит, в чем он особенно нуждается, и не получает просимого тогда только, когда того нет у хозяев. Оттого и нищий полеский с головы до ног увешан разными узелками и мешочками. Даже дворовая собака, так сурово относящаяся ко всему чужому, иногда дружелюбно пропускает мимо себя старца (15). В храмовые праздники, десятки этих несчастных собираются из всей околицы возле церкви, как убежища от всякого горя и источника всякой благостыни. После обедни, они идут в дом священника и поют какой-нибудь кант, всего чаще прекрасный гимн Димитрия ростовского: «Иисусе мой прелюбезный,» угощаются священником и получают от него и гостей его посильное подаяние. В этом хоре есть что-то в роде регента, непременно слепого на оба глаза(16). Стройность исполнения, выработанная частым исполнением одних и тех же мотивов одними и теми же исполнителями; сочетание всевозможных звуков — от визгливого детского, до дребезжащего старческого, от высокого сопрано и контральто женского, до замечательного тенора и баритона мужеского, преобладание носовых звуков, странные ужимки и гримасы слепцов — делают этот концерт весьма оригинальным и в тоже время трогательным. При этом пении людей убитых горем, невыразимо тяжелая дума сжимает сердце, порою выжимает слезы. Иногда этому концерту вокальному аккомпанирует лира, — весьма не хитрый, самоделковый, клавишно-струнный инструмент нищих бело и малорусских. Впрочем, лира чаще сопровождает пение солиста-нищего.

Разбои, святотатства, поджоги, грабежи, воровства, столь распространившиеся в последнее время по другим местам, небывалые почти явления по селам полеским. В рабочее время, в селе не запираются ни избы, ни сараи, не смотря на то, что село в это время остается совершенно безлюдным. В нем никого вы не увидите, кроме малых детей, которые, при появлении чужого человека, как призраки, исчезают в конопле, просе, соломе на гумне, под печкой избы. В поле оставляются на ночь повозки и земледельческие орудия. Лошади и всякий скот безопасно бродят по обширным и отдаленным от усадеб лугам. Ульи с пчелами, совершенно беззащитные от вора, расставлены по соснам в далеком, по большей части, расстоянии от села; при всем том никогда не слышно, что бы кто-либо воспользовался чужим добром без ведома его хозяина. Тогда только полешуку угрожает опасность — быть обкраденным или ограбленным, когда переходит чрез его околицу табор кочующих цыган, и тогда только полешук на стороже. Впрочем, если табор расположится возле какого-либо села лагерем на два—на три месяца, соседи цыган безопасны на весь этот сезон от цыганских проказ, а только должны не зевать в день откочевания табора.

Самым преступным воровством полешук считает выдиранье пчел, то есть похищение меду из чужого улья, не оставляющее нужного для тружениц корма. Это видно из ходячего в народе рассказа о той суровой и изобретательной казни, какой подвергала в старину громада грабителя чужого улья. Вырезывали, — говорит предание, — у вора пуповину, приколачивали ее гвоздем к той сосне, на которой стоял ограбленный улей, и гнали вора вокруг сосны. Он бегал скоро, лице его подергивали адские судороги, он хохотал так страшно, что кровь останавливалась от ужаса в жилах зрителей, а кишки все обвивались вокруг сосны. Вот их не стало, и, с последним, ужасным взрывом нечеловеческого хохота, рухнул на землю труп преступника, а зрители, молча, в остолбенении, расходились по домам, не смеет даже молиться о покойнике, а труп его бросался в лесу, на пищу его обитателям. Думают, что казнь эта — не сочинение полеского воображения, что она принадлежит к числу самых древних былин Полесья, и что она легко объясняется стародавним самоуправством и силой громады.

В случае тяжести жизненной ноши, вы не услышите от полешука ни упреков, ни жалоб, ни стонов. Терпение, с которым несет он крест свой, — беспримерно. «Его святая воля, не я один», — вот слова, которыми мирит он себя с судьбой и объясняет отношения других к себе. Он думает, что так должно быть, что текущий порядок — самый лучший. И счастлив он! По крайней мере дух его покоен, а это уже большое облегчение тягости душевной, если не полная от нее свобода. Полешук с беспримерною покорностью и охотой исполняет приказания старших, властей, духовенства.

Трудолюбию полеского простолюдья нельзя довольно надивиться. Оно работает не от утра только до вечера, но и утром и вечером и даже ночью. Если у полешука есть лишняя пара волов и две свободные руки, он не потратит на сон лунной ночи, а проведет ее над сохой, бороной, или перевозкой с поля снопов. Он так сроднился с трудом, что тяготится несколькими минутами, которые должен израсходовать на самый лаконический обед или полудзень (полдник). Полешук всегда чем-нибудь занят, и, не зная, на что употребит и куда девать руки в дни праздничные, скоблит или режет какой-нибудь прутик ножиком, вечно болтающимся на ремешке у левого его бока. В длинные вечера зимние и осенние, когда лучина ярко горит на посвете лучника, полешук плетет веревку, или лапоть, вяжет сеть, гнет обод, выделывает полоз, ось, телегу, или дробит лучину. А веретена жужжат в это время в руках женщин и девушек, а било станка ткацкого прихлопывает нитку к нитке, а какое-нибудь дитя, еще не умеющее ничего делать, подкладывает лучину на посвет, а сказка или песня возбуждает дружный хохот, или всеобщий испуг и тревожное молчание, которые дают знать, что поэзия сильно подействовала на душу впечатлительной публики.

Для усовершенствования в последних двух добродетелях, — терпении и трудолюбии, у простолюдья полеского было довольно времени и не было недостатка в безпримерных учителях. Когда над ним царило бесконтрольное насилие и самый дикий произвол не только пана, разных подпанков, но даже пана-арендаря и есаула; когда для полешука не существовало ни каких законов, ни какой управы, ни какой защиты; когда вступившийся за обиду своего прихожанина священник, вместе с тем принимал на себя звание исповедника, — подвергался всевозможным оскорблениям, насилиям, стеснениям, разорениям и, волей, а чаще не волей, должен был бежать на другой приход; когда в голове полешука не было даже мысли о возможности жалобы на своих притеснителей, смягчения тяготевшего над ним ига, исхода из бичевавшей его недоли, — что оставалось ему делать, как не терпеть и молчать? И он терпел и молчал годы и века! Полешук лизал ноги пана и подпанка.

Комментарии Ивана Эремича.

(8) Ныне небольшое и бедное местечко Минской губернии, Мозырьского уезда. (вернуться)

(9) Летопись Нестора, Лаврентьевский спис., стр. 32. (вернуться)

(10) Там же, стр. 13. (вернуться)

(11) Возле Брагиня был, правда, даже базилианский селецкий монастырь (совращенный в унию с православия), но приходов униатских почти не было. (вернуться)

(12) На Полесье в большом употреблении, редко где в России употребляемый, обряд панагии или возношение хлеба в честь Божией Матери. Он следует иногда за панихидой, но по большей части совершается отдельно преимущественно пред путешествием и называется «заздоровным». (вернуться)

(13) Великий день; так называется в Белоруси праздник Воскресения Христова. (вернуться)

(14) Потому что за этим обращаются и к знахарю, как увидим ниже. (вернуться)

(15) Так зовут на Полесье нищего, — большею частью старика. (вернуться)

(16) Слепцов водят другого рода калеки, а чаще всего дети — круглые сироты. (вернуться)

* * *